Эти воспоминания друзей мне показались настолько занятными, что я достал блокнот и, зная, что Молотов при виде блокнота или диктофона чувствует себя скованно, все-таки спросил у него:
— Вячеслав Михайлович, разрешите, я немножко посижу над блокнотом.
— Пожалуйста, — и указал на свое зачехленное кресло за письменным столом.
Я взглянул на хорошо отутюженную парусину кресла и заколебался:
— Почему не садитесь? — удивился Молотов.
— Не смею, — ответил я, пытаясь придать своему голосу шутливый тон. Ведь придет время, и я тоже, как и многие, буду писать мемуары… Разве я удержусь, чтоб не написать, что мне выпал счастливый случай сидеть в кресле бывшего главы Советского правительства?!
Я имел в виду, что с 1930 по май 1941 года Молотов был председателем Совета народных комиссаров СССР.
Вячеслав Михайлович, весело сверкнув глазами, вдруг посерьезнел, помолчал какое-то время и сказал:
— Вы мне напомнили, как в Кремле, после подписания с немцами пакта о ненападении, в моем кресле главы Советского правительства сидел фон Риббентроп и разговаривал по телефону с Берлином… С кем, вы думаете, разговаривал?.. С Гитлером!.. Мы со Сталиным ему это разрешили и получили колоссальное удовольствие, подливая ему в бокал шампанское и слушая его болтовню.
Рассказав некоторые подробности этого разговора, Молотов дал мне ключ к написанию одной из важных глав романа «Война».
За двадцать лет я частенько утруждал Вячеслава Михайловича Молотова своими звонками и визитами. Несколько раз бывал и он у меня на даче в Переделкино. И каждое общение с ним, все его суждения о написанном мной необыкновенно обогащали меня творчески и повышали мою ответственность перед читателями.
Все знают, что жизнь Вячеслава Михайловича складывалась не просто. И он, видимо, тревожился, как бы наши с ним встречи и беседы не затруднили публикаций моих книг. Меня тоже навещали эти тревоги, тем более что действительно были сложности с публикациями, особенно первой и второй книг романа «Война», которые прошли сквозь густые сита двух отделов ЦК КПСС, Главного политуправления Советской Армии, Института марксизма-ленинизма, Института военной истории, Главлита, военной цензуры. На этот счет Вячеслав Михайлович как-то даже высказал свои опасения, и я, чтоб между нами было все ясно, давая ему вторично прочесть, уже в верстке, первую книгу романа, написал письмо, которое целиком привожу здесь:
Дорогой Вячеслав Михайлович!
Посылаю Вам верстку 1-й книги романа «Война» (название, возможно, изменится).
К сожалению, мне пришлось пойти на небольшие уступки редактуре в главах, которые вы читали раньше. Но я внес в них и значительные дополнения.
Роман принят журналом «Октябрь» и планируется к выпуску в свет в январском номере 1970 года[10]. Времени для работы над версткой — в обрез.
Очень прошу Вас, Вячеслав Михайлович, прочесть в первую очередь подвергшиеся доработке главы: 9, 10, 11-ю (стр. 171–187) и две новые главы — (стр. 187–189) и (стр. 228–234). Буду Вам искренне благодарен за любые замечания.
Еще раз оговариваюсь, что единолично несу полную ответственность за всю историческую и философскую основу романа, в равной мере как и за все художественно домысленное.
Заранее благодарю Вас!
С глубоким уважением
10 декабря 1969 года.
И. Стаднюк.
Кстати, название своему роману я дал такое: «Мир на плахе». Но когда прочитал рукопись первой книги главный редактор журнала «Октябрь» Всеволод Кочетов, он решительно перечеркнул мое название и вместо него начертал: «Война».
— Никогда не соглашусь! — взмолился я. — Есть «Война и мир» Толстого, есть «Война за мир» Панферова, есть, наконец, «Война» — сборник публицистики Эренбурга. Меня же засмеют! Зачем подставлять мои бока для критических жал?
— Нет, только «Война», — упрямо ответил Кочетов. — Привыкнут!..
Я решил стоять на своем, отложив продолжение спора на момент подписания книги в печать. Но момент этот наступил только через год, когда я был вконец измотан борьбой с цензорами и самыми высокопоставленными рецензентами. Сил и желания спорить с Кочетовым у меня уже не осталось.
* * *
Позволю себе затронуть еще один вопрос, касающийся творческой лаборатории. Когда была опубликована первая книга романа «Война», меня пригласил к себе Леонид Максимович Леонов. Сделав ряд замечаний по языку и стилю книги, он вдруг сказал:
— Вы не боитесь говорить о раздумьях, даже колебаниях Молотова, но, кажется, не решаетесь заглянуть, что творилось в душе Сталина в первые дни войны. Почему вы не пишете его «изнутри», не вторгаетесь в его внутренний мир, в его чувства и мысли?
Я ответил Леониду Максимовичу, что Молотова более или менее смело пишу «изнутри», так как встречаюсь с ним, подолгу беседую, ощущаю его характер и, что важно, он потом читает написанное мной и выражает к нему свое отношение. Писать же так о Сталине не решаюсь, а изображаю его через восприятия того же Молотова, Жукова, Шахурина.
— Тогда вы взялись не за свое дело, — жестковато заметил Леонов. — Или бросьте писать роман, или пишите Сталина, как полагается художнику.
Для меня это был великий урок. Я бросил службу в «Огоньке», испросив на это разрешение у секретаря ЦК П. Н. Демичева, долго не садился за письменный стол, постигая все, что было связано с жизнью и деятельностью Верховного Главнокомандующего, начиная с его детских лет, изучая манеру его мышления, его язык и т. д. Затем засел за вторую книгу. Когда она была опубликована, Леонид Максимович позвонил мне по телефону и ободряюще сказал:
— Вот видите! Получается у вас Сталин! Я верю в него.
Урок нашего величайшего мастера пошел мне на пользу.
* * *
Но есть потребность вернуться к первой книге «Войны». С ее публикацией в журнале «Октябрь» (№ 12, 1970 год) я каждый день стал получать десятки писем от читателей. В моей квартире не умолкали телефонные звонки. Одним из первых позвонил бывший нарком авиационной промышленности СССР Шахурин Алексей Иванович. Представившись, он сказал:
— Перед войной и в ходе войны я почти каждый день встречался со Сталиным. Поскольку вы продолжаете работу над романом, могу быть вам полезным. Расскажу такое, чего не найдете ни в одном архиве и ни от кого другого не услышите…
Через несколько дней я приехал к Шахурину в Жуковку, захватив с собой массивный «огоньковский» диктофон. (Оказалось, что Алексей Иванович жил в одном дачном поселке с Молотовым.) Начались разговоры. Шахурин держал себя совершенно свободно перед записывающей аппаратурой и действительно открывал передо мной новые «кремлевские тайны», нового Сталина и грандиозные усилия страны в создании могучей боевой авиации… Мысленно я уже переносился во вторую книгу романа, где зазвучат и свидетельства Шахурина…
