В виду такого отношения сына к отцу можно ли удивляться тому, что в душевном выборе между ним и Чертковым Толстой неизменно выбирал Черткова, преданного ему во всем.
Казалось бы, смерть отца должна была умиротворить Льва Львовича, как это случилось с Софьей Андреевной в конце ее жизни. После судебных разбирательств с Сашей она смирилась со всем, все рукописи отдала дочери и последние девять лет своей жизни посвятила созданию в Ясной Поляне музея Толстого…
С Львом Львовичем всё происходило куда сложнее. Парадоксальным образом смерть отца не избавила сына ни от глубокой зависимости от него, ни от ревности, ни от ненависти.
При этом он продолжал его любить! Но какой-то очень болезненной любовью…
Весной 1911 года он отправляется в Америку читать лекции. Он не мог не понимать, что его пригласили как сына Толстого. В письме к матери из Америки сообщает: «Здесь очень интересно, и меня носят на руках. Приглашения всюду и ежедневно, в клубы, общества, частные дома. Говорю речи по-английски, сижу на почетных местах». Но в этом же письме пишет: «Об отце говорю мало». И здесь же: «Подарил в здешний музей бюст отца из бронзы. Приняли с благодарностью. Другую голову отца продал в бронзовый магазин, лучший в Америке. Надеюсь окупить расходы по путешествию и, может быть, заработать для семьи».
В письме к матери, написанном до поездки, он определенно говорил, что едет в Америку «с возможностью заработка». Туда же собирался его брат Илья с целью… продать Ясную Поляну американцам. Речь шла, впрочем, не об усадьбе с домом, а только о земле. Но и эти попытки двух сыновей Толстого, Ильи и Андрея, вызывали грусть у их матери, а в прессе породили скандал. Намерение сыновей Толстого продать яснополянскую землю иностранцам вызвало глубокое возмущение русского общества, выразившееся в многочисленных статьях и письмах в редакции. К чести Льва Львовича, он в этом так и не состоявшемся предприятии не участвовал, а в письме к матери назвал это «химерой».
Но его особая позиции в этом щепетильном вопросе объясняется не заботой о том, чтобы Ясная Поляна стала национальным мемориалом его отца. Об этом мечтала Софья Андреевна, но не сын. То, что вызывало грусть у матери («Вечером нахлынули сыновья Илья, Андрей и Миша, выпросили 1500 рублей и собирают Илью в Америку продавать Ясную Поляну, что мне и грустно, и противно, и не сочувственно. Я желала бы видеть Ясную Поляну в русских руках и всенародных», – пишет она в дневнике в январе 1911 года), не нравилось сыну Льву по другим причинам. Он думал не о мемориале, а об утрате родового имения. До конца своих дней он не мог простить отцу того, что Ясная Поляна так и не стала местом для жизни Толстых, и, конечно, его, Льва Львовича, в первую очередь. Даже спустя многие годы, после революции и гражданской войны, когда при Советской власти Ясная Поляна окончательно стала музеем-усадьбой Л. Н. Толстого, бедный Лев Львович в душе отказывался признавать ее в этом качестве и мучился из-за потери «родового гнезда». Он писал сыну Никите в 1931 году, сообщая о полученном из России письме от старшего брата Сергея Львовича Толстого:
«Сегодня милое письмо из Ясной от дяди Сережи. Пишет, там дивное солнечное лето. Он играет один в старой «зале» и из прежних только он и Илья Васильевич, лакей. «Жутко, как на кладбище…» Voila! И это всё сделал твой дед и мой отец вместо того, чтобы нам теперь всем наслаждаться в Ясной!
Ничего не переменилось к лучшему.
Только к худшему. Чернь остается чернью, которую надо держать в кулаке. И вот она идет кланяться на могилу великого Толстого, не понимая, что он принес России и той же черни одно только зло своей ограниченностью ума и тщеславием и христианской гордостью».
Таким отношением к отцу уже после его смерти отличался лишь один из сыновей Толстого – Лев Львович.
Но, осуждая отца за эгоизм, гордость, тщеславие, он, очевидно, сам должен был являть образец нравственной жизни. Как минимум, противопоставить трагическому финалу семейной жизни отца и матери собственную счастливую семейную историю. Так не случилось…
После смерти отца, с его строгим и порой осуждающим взглядом на сына, жизнь Льва Львовича стремительно покатилась под откос.
С ним произошло то же, чем переболел его отец в молодости, он стал игроманом. Но если у Толстого это было кратковременное увлечение, его сын заболел этим на всю жизнь.
Неизвестно, кто привел Льва Львовича в игорное заведение зимой 1912 года. Он пишет о каком-то «интеллигенте», который пригласил его в притон под вывеской «Литературно-художественное общество», где «играло и ужинало несколько плохих литераторов и артистов». С этого момента он проводил за игрой целые дни, а порой и ночи. Справиться с игорной страстью он не мог.
Но и здесь виновником падения, по его мнению, был не он, а его отец. И еще прадед со стороны матери – Александр Михайлович Исленьев, знаменитый в свое время игрок, выигрывавший и проигрывавший в один день имения и состояния. Страсть к игре сын Толстого объяснял генетической предрасположенностью.
А также тем, что вся «русская жизнь быстро катилась под гору». Приближалась русско-германская война…
Начало войны сыграло в жизни Льва Львовича роковую роль. Война ненадолго отрезвила его от игорной страсти… и едва не разрушила его семью.
Лето 1914 года было последним, которое Лев Львович провел в Ясной Поляне вместе с женой и детьми. Когда стало понятно, что война с Германией неизбежна, «Дора первая бесповоротно и сейчас же решила увозить детей в Швецию». Лев Львович поставил ультиматум: если жена с детьми уедет в Швецию, он сам поедет на войну, скорее всего в качестве работника Красного Креста.
«Опасность разлуки с семьей беспокоила меня, но в то же время во мне внезапно проснулся новый человек, которого я сам еще хорошо не знал в себе, – проснулся русский», – пишет он в воспоминаниях. На самом деле это был второй всплеск патриотизма в его душе. Первый – был в начале русско-японской войны.
Трудно вообразить, что было бы с ним, если бы он уехал с семьей в Швецию. Отец Доры, доктор Вестерлунд, во время войны симпатизировал немцам. Дора боготворила отца. И хотя, как пишет ее сын Павел, она «стремилась быть лояльной по отношению к России», «ей трудно было вступать в конфликт со своим горячо любимым Па». Вообще, за всё время совместной жизни в России Льву Львовичу, видимо, не удалось привить своей семье чувство русского патриотизма. Например, Дора была увлеченной читательницей и очень много читала вместе с детьми. Но характерно, что в воспоминаниях сына Павла в списке литературы, которую она читала с детьми, нет ни одного русского имени. Нет там и Льва Толстого. Когда в 1915 году Дора родила четвертую дочь, Лев Львович телеграммой просил назвать ее Наташей в честь героини «Войны и мира». Но Дора назвала ее своим именем Доротея, по-русски – Дарья.
