Их сыновья Павел, Никита и Петр, находясь в России, одно время учились в Тенишевском коммерческом училище. Это было привилегированное заведение для детей состоятельных родителей. Одновременно с ними там учились будущие писатели Олег Васильевич Волков (его отец был директором правления русско-балтийских заводов) и Владимир Владимирович Набоков (отец – знаменитый политик, один из лидеров партии кадетов).
Но насколько прочно связывала Дора будущее своих детей с Россией? Об этом трудно судить. Нет сомнений, что смерть ее сына-первенца в Ясной Поляне всегда оставалась тяжелым камнем в ее душе. В Ясной Поляне родился также второй сын Павел, но это случилось еще до смерти сына Лёвушки. Ни одного из последующих семерых детей она не рожала в России – только в Швеции, под надзором Вестерлунда. А после того, как ее муж заболел игроманией в тяжелой форме, так, что она была вынуждена заставить его переписать их дом по Таврической улице на ее имя, ее отношение к России, по-видимому, изменилось в целом. Во всяком случае, Дора говорила старшему сыну Павлу, что «даже самая богатая, самая знатная, самая красивая девушка в России не достойна руки ее сына…»
Впрочем, патриотизм Льва Львовича, загоревшийся в нем в начале войны, тоже был недолгим.
6 августа 1914 года он поехал в Варшаву в качестве уполномоченного Красного Креста. Но уже в середине сентября вернулся в Петроград, пораженный тем, что он увидел даже не на фронте, а в тылу.
В Варшаве он принимал поезда с ранеными, устраивал госпитали, ездил по поручениям в другие польские города и крепости. Среди раненых были не только русские, но немцы, венгры и австрийцы.
«…ночью обхожу один из наших больших госпиталей на тысячу раненых, помещавшийся в залах бывшего женского института. Многие стонут, жалуются и просят помочь, но один кричит благим матом на весь госпиталь. Ему ампутировали ногу, и теперь, придя в сознание, он вопит: “Дайте ножик – я зарежусь! Дайте ножик – я зарежусь!”»
А вот «больница, отведенная для тяжелораненых немцев. Ни одного доктора, один только фельдшер на несколько сот человек. В отдельной небольшой комнате, человек на восемь безнадежных, несколько человек умирают без всякой помощи. У одного весь живот раскрыт, и никто еще не помог ему».
Картины военного быта, которые рисует Лев Львович в письмах к родным, в воспоминаниях, а также в нескольких очерках и рассказах, чем-то напоминают севастопольские очерки его отца. Но при этом всё время чувствуется: это другая война. Не война, а мясорубка! И его душа не выдержала…
После поражения армии генерала Самсонова под Танненбергом и гибели самого Самсонова, когда немецкие войска под командованием генерала Гинденбурга окружили и уничтожили пять русских дивизий, Лев Львович решил, что «война уже проиграна и вести ее дальше было бессмысленно».
Впрочем, он утверждал, что еще до отъезда на фронт, «когда лично знакомый мне военный министр Сухомлинов наивно заявил мне, что “мы будем воевать – с Царем и молитвой”», он почувствовал «глубокий ужас перед тем, что нас ожидало». Так или иначе, но милитаристские настроения в нем сменились пацифистскими, а патриотизм пошатнулся. «Не вина была генерала Самсонова, что он был разбит, не заслуга Гинденбурга, – вина была в отсталости России, в ее гнилом обществе и диком народе, в ее допотопной религии, в ее слабом царе, а главное, в ее политической незрелости…» – пишет Лев Львович в своих воспоминаниях.
Но все-таки боль за свое отечество не покидала его. В Петрограде он увидел, что там начались проблемы с продовольствием и спекуляция хлебными запасами. В статье «Хлеб, хлеб!» («Новое время, 1915, 11 февраля) он пытался убедить правительство остановить вывоз хлеба за границу: «В последние дни идет сплошной ропот и в обществе, и в народе по поводу того, что наш хлеб через Финляндию и Швецию идет в Германию и идет в таких громадных партиях, каких даже раньше в мирное время от нас не увозилось».
В воспоминаниях Лев Львович утверждает, что в 1916 году он был в Могилеве, где находилась Ставка Его Императорского Величества, но царь за недостатком времени не принял его; впрочем, просил его передать ему докладную записку. Об этом есть упоминание в «Ежедневнике» Софьи Андреевны от 6 сентября 1916 года: «Лёва написал докладную записку государю и хочет ехать ее подавать». Сохранился и черновой текст этой записки под названием «О твердых ценах, монополизации хлебной торговли и учреждении особого продовольственного ведомства». В поздние годы он даже написал для шведов статью о своей встрече с царем в Могилеве, что расходится с его же собственными воспоминаниями. Но, согласно разысканиям Валерии Абросимовой, нет ни одного документа Николая II и его ближайшего окружения, где были бы сведения о встрече Льва Львовича с царем в Могилеве, как и о его докладной записке. По всей видимости, встреча была его поздней фантазией, а записка к царю не поступила… Последнее письмо Льва Львовича Николаю II было написано в конце июля 1916 года из Ясной Поляны. Это было отчаянное послание, в котором сын Толстого умолял царя взять его к себе на службу хотя бы в качестве «низшего слуги». На этом письме царь оставил синим карандашом пометку %, что означало «Читал».
Читал, но не ответил…
Фактически это был конец общественно-политической карьеры Льва Львовича. Да и в целом его дела складывались неважно. В различных газетах появлялись его статьи, рассказы и стихи, но можно определенно сказать, что его литературная судьба тоже не удалась. Между тем, продолжая играть, он окончательно запутался в долгах, в которых погряз еще до отъезда на фронт. Менялось отношение к нему Доры, которая начала понимать, что ее муж отныне представляет не опору, а опасность для семьи.
В свою очередь менялось его отношение к Доре. «С того дня, как Дора с детьми оставила меня, я невольно охладел к ней и в моем одиночестве невольно теперь почувствовал себя свободным, каким я не был никогда прежде, хотя я сам этой свободы не искал. Мне казалось, что связь моя с семьей, может быть, навсегда порвалась. Если жена бросила меня и Россию в такие времена, несмотря на мои просьбы не делать этого, если она не поняла тех чувств, которые война разбудила во мне, она не только перестала быть в моих глазах той женой, какой должна была быть, но совершенно охладила мое чувство к ней».
Так следует из воспоминаний. На самом деле всё было куда сложнее и совсем не к чести Льва Львовича. В действительности Дора с детьми вернулась к мужу из Швеции в Петроград уже в октябре 1914 года, причем на руках у нее была новорожденная дочка Танечка. А вот Лев Львович… Перед отъездом на фронт, пытаясь заглушить свои переживания в связи с отъездом жены в Швецию неуемной карточной игрой, он влез в долги и заложил в банк ценные бумаги семьи.
