Ненависть сжигала души, заменяла хлеб, тепло и патроны, и Вольхин, если раньше и приходилось испытывать чувство страха, в первые же дни наступления забыл о нем. А чувства ненависти и жажда мести были такими, что иной раз он думал: не сможет теперь смеяться и любить, как прежде.
Через трое суток наступления в его роте остались двадцать человек. Из старых, выехавших с ними на фронт, остались всего двое - сержанты Фролов и Жигулин. Знал он, что и в полку людей со всеми ездовыми, связистами и штабными немногим более четырехсот в общей сложности, и фактически они не полк, а батальон.
Как-то на привале он услышал от капитана Шапошникова, что дивизия наступает по фронту в двадцать километров.
- А сколько же нас сейчас в дивизии, товарищ капитан? - спросил Вольхин.
- Меньше трех тысяч. И на пополнение в ближайшее время никакой надежды. Потому днем теперь и не наступаем. Это соседи, уральцы да сибиряки, могут и днем воевать, а для нас это теперь слишком большая роскошь.
- Так мы же за ночь соседей все равно догоняем, - сказал Вольхин.
- А бывает, что перегоняем, - добавил Шапошников.
После гибели Очерванюка Вольхин вел роту без политрука. Смерть его он переживал, как личную потерю. Большим уроном это было и для всей роты.
Анатолий Очерванюк так умело поставил в роте политработу, что Вольхину многие завидовали. Очень общительный, Очерванюк умел так поговорить с бойцами, что настроение поднималось даже после тяжелого и неудачного боя. В любую минуту его можно было видеть с людьми. То короткая беседа, политинформация, есть газеты - читает сводки и статьи Эренбурга. Несколько человек из роты за это время подали заявления в партию, и тот факт, что у людей в такое тяжелое время была тяга в партию, было показателем умело поставленной политработы.
А воевать становилось тяжелее с каждым днем просто физически. Отступая, немцы сжигали деревни и размещаться на ночлег часто приходилось под открытым небом, на морозе, в снегу, в лучшем случае в погребах, а то и у печных труб. Отставали кухни, горячая пища была один раз в сутки, как правило, к ночи, когда спать хотелось сильнее, чем есть. А гитлеровцы ни одной деревеньки не отдавали без боя. Приходилось их выкуривать, выталкивать, и за все платить кровью. Иной раз Вольхин ловил себя на мысли, что вперед они идут на одной ненависти.
Вечером 19 декабря к капитану Шапошникову разведчики привели двоих мальчишек. Они, перебивая друг друга, начали торопливо рассказывать:
- Дяденька командир, в соседнем селе немцев полно, пьянствуют, Рождество свое справляют... И часовых у них нет...
- Как называется село?
- Прудки. Там у нас совхоз "Власть труда".
Шапошников достал планшет с картой. Прудки были в стороне от маршрута полка, в полосе соседней дивизии.
- Соблазнительно расправиться с ними, Александр Васильевич, - сказал ему Гогичайшвили, когда Шапошников доложил сведения юных разведчиков.
- Роты ушли далеко вперед, пока заворачиваем, потеряем время, - с сожалением сказал Шапошников.
- Батарея у нас с собой, обоз, наконец, связисты, штабные. В разведку я пойду сам, раз такое дело, а вы все же заверните одну роту. Вольхин как раз идет на правом фланге. И выводите всех на исходный. Я вас встречу, - сказал Гогичайшвили.
К двум часам ночи деревня с немцами была обложена с трех сторон. Несмотря на позднее время и тридцатиградусный мороз, гитлеровцам было весело: из деревни доносились пьяные гортанные крики, звуки губных гармошек.
- Их здесь не меньше сотни! - сказал Шапошникову Гогичайшвили, лично ходивший с группой бойцов в разведку. - Караулов нет, полная беспечность. Видимо, считают, что фронт где-то далеко впереди.
- Так оно и есть, - ответил Шапошников. - Это мы опять от соседа справа оторвались, а перед ним у немцев оборона была.
- У тебя все готово?
- Орудия расставил, люди ждут приказа.
- Тогда начинаем. Учти, что гуляют они в основном в школе, в центре села.
Майор Гогичайшвили дал красную ракету и с трех сторон на село поднялись редкие цепочки его бойцов. От артиллерийских выстрелов, ударивших по старой бревенчатой школе, немцы, и без того то и дело что-то пьяно выкрикивавшие, заорали еще громче. Гармоники сразу смолкли, а в винтовочный треск и пулеметные очереди вплелись несколько автоматов. Артиллеристы батареи лейтенанта Беззубенко из немецких же орудий били прямой наводкой по окнам, из которых раздавались редкие ответные выстрелы. Минут через пятнадцать немцы отстреливались только из школы.
Капитан Шапошников, быстро обойдя своих людей, блокировавших немцев в школе, и найдя майора Гогичайшвили, стрелявшего по окнам из ручного пулемета, лег на снег рядом с ним.
- Обложили надежно, товарищ майор. Плохо, что эти две избы мешают, а то разнесли бы их из орудий. Да и орудия, как нарочно, застряли в сугробе, никак не вытащат.
- Надо попробовать без орудийной стрельбы. Спасти школу! - сказал Гогичайшвили. - Опять полезли! - Он открыл огонь по группе немцев, выпрыгнувших из окон. Тела их, еле видимые в ночи, распластались на темно-сером снегу.
Несмотря на внезапность и первый успех, расправиться с блокированными немцами оказалось не так-то просто. Хмель с них сошел быстро, и сопротивление становилось все более организованным. Несколько раз гитлеровцы пытались контратаковать, но пулеметчики метким огнем заставляли их возвращаться в здание.
Только часа через два на прямую наводку к школе удалось выкатить два орудия.
- Товарищ майор, у нас все готово! - подошел к Гогичайшвили политрук батареи Иванов.
- Отставить! В здании женщины и дети! - резко сказал он, - Слышите плачут. Надо что-то придумать...
- А давайте сделаем вид, что поджигаем. Тогда, может быть, и сдадутся, - предложил Иванов.
Несколько бойцов с охапками соломы подползли к торцу школы и зажгли ее, но так, чтобы само здание не загорелось.
- Эй, кто там! Женщины! - закричал Иванов, - Скажите немцам, что сейчас всех вас сожжем, если они не сдадутся!
В школе начался истошный бабий вой.
- Да как же им, иродам, сказать!
- Ну, растолкуйте как-нибудь!
Уговоры женщин на немцев подействовали. Да они и сами, видимо, убедились. что отсюда им не вырваться. Через несколько минут в окно вылез немец с белой тряпкой и закричал:
- Эй, рюс! Плэн! Плэн! Нихьт эршиссен!
- Выходи без оружия!
Человек двадцать немцев тенями вышли из дверей и с поднятыми руками встали у стены. За ними вышли несколько женщин с плачущими от страха детьми.
Шапошников посмотрел на часы: "Часов пять провозились! Скоро восемь...".
Пленных обыскали, построили в колонну по два.
- Иванов, где Беззубенко? - Шапошников окликнул политрука батареи, стоявшего в группе бойцов, смотревших на пленных.
