жалость для последующих поколений – ведь они, всерьез интересуясь «Русскими балетами», располагают только коротенькими фрагментами, заснятыми на пленку тайком.
* * *
«Русские балеты» и Голливуд: мне надо будет вернуться к этому. А пока я продолжу внимательно перечитывать статью из «Светского сплетника», думая, о скольких же памятных фигурах тем нет и речи!
Нелидов, российский посол в Париже, – в следующем году ему будет суждено умереть. Делькассе? В 1913-м я снова увижусь с ним в Санкт-Петербурге, где он на краткий срок окажется в должности посла Франции в момент объявления войны.
Марселя Прево, модного писателя, совсем забудут. Как и Франсиса де Миомандра, лауреата Гонкуровской премии. Жаль. Именно ему, равно как и его друзьям из «Клуба длинноусых», я обязана открытием Парижа – они послужили мне гидами. Кто теперь помнит этих молодых людей с тщательно подстриженными усами, еще более прустовских, чем даже сам Пруст, сплошь эрудитов, жеманных и отчаявшихся в жизни, влюбленных в Венецию и Красоту во всех ее проявлениях, в среде которых мне так повезло побывать. Там были поэт-символист Анри де Ренье, зять Эредиа [22], его жена, публиковавшаяся под псевдонимом Жерар д’Увиль; Эдмон Жалу, ее любовник; Шарль де Бо, полиглот и космополит; Эжен Марсан, автор «Похвалы лени», и Эмиль Анрио, написавший «Похвалу любопытству»; граф Жильбер де Вуазен, внук балерины Марии Тальони, подаривший мне веер знаменитой бабки (увы, этот веер так и остался в Петербурге)… А еще дражайший Жан-Луи Водуайе в своих вечных панталонах в черно-белую клетку, первый французский автор, сотрудничавший с «Русскими балетами», – он будет переписываться со мной вплоть до самой смерти. В будущем администратор «Комеди Франсез» при правительстве Виши, он, как и другой поэт из «Клуба длинноусых» Абель Боннар, в те же годы станет министром национального образования, и после Освобождения его сместят.
Не только хозяйка дома была без ума от прославленного Марселя. Среди приглашенных была еще и маркиза де Шевинье, «у которой друзей столько же, сколько и жемчужин», послужившая прототипом герцогини Германтской, так же как граф Греффюль – моделью для графа Германта. Мисю Эдвардс-Серт можно узнать в чертах мадам Вердюрен, а Робер де Монтескью – это в прустовской эпопее барон Шарлюс. Пруст, с которым я имела возможность встретиться несколько раз, проявил себя настоящим фанатом «Русских балетов», в особенности Бакста. Для меня он остается интровертом «в зеленой маске призрака» – в таком обличье он как-то вечером провожал меня до отеля после ужина у Миси. Его интимный друг, восхитительный Рейнальдо Ан, родом из Каракаса, создаст в 1912 году для Дягилева «Синего бога».
* * *
Жанна Пакен? В тот самый вечер она предложила мне носить ее шляпки, дабы, по ее выражению, «сделать рекламу», что я приняла за привилегию и честь. Да и сейчас на верхней полке моего гардеробе хранится сшитый ею капор, завернутый в наволочку. Мое фото в этом элегантном головном уборе красуется на обложке номера «Тэтлера», в котором меня назвали «самой великой из всех великих русских балерин, покоривших мир», что вызвало ярость у Анны Павловой. Мне рассказывали, что она порвала этот журнал на мелкие клочки.
О Павловой в статье из «Светского сплетника» нет ни слова. Однако это не значит, что о ней позабыли, – она тогда уже была звездой. Ведь это она была изображена на знаменитой серо-голубой афише сезона 1909-го, задуманной Сомовым. Из этого я делаю заключение, что ее не было на том рауте у Греффюлей. Это значит, что она появилась скорее до, чем после, ужина-спектакля у семейства Эфрюсси, на котором, как я описывала в «Моей жизни», мы с Анной станцевали вместе «Сильфиду» на свежем воздухе вокруг фонтана в стиле рококо, отражаясь в затененном от плюща зеркале, где наши деформированные, вытянутые силуэты казались персонажами фантастической сказки. И действительно, после этого Павлова вдруг исчезла из Парижа. Вместо того чтобы разделить наш общий успех в Шатле, она предпочла станцевать соло в Берлине.
Простая деталь – не было Павловой? С ее стороны это можно назвать пренебрежением или ошибкой в расчетах, – но я-то обязана этому моей карьерой.
Анна Павлова – моя соперница? Она была моей удачей и моим несчастьем.
Старше меня на четыре года; родилась в Санкт-Петербурге в 1881-м, в очень скромной семье. Мои родители были небогаты, но мать по происхождению – из интеллигенции, а отец был потомственным артистом сцены. Я всегда вращалась в среде танцоров. Такой удачи не улыбнулось Анне – ей призвание явилось в виде откровения, когда она в восьмилетнем возрасте увидела представление «Спящей красавицы». Она, как и Ольга Спесивцева, совсем не знала своего отца и, как и Ольга, очень быстро пустилась на поиски богатых покровителей, стремясь завязать побольше связей с мужчинами зрелыми и состоятельными.
Тоненькая и хрупкая, с силуэтом танагрской статуэтки, как позднее Алисия Маркова или Ноэлла Понтуа, Павлова не соответствовала критериям Императорского балетного училища в Санкт-Петербурге и все же поступила туда, добившись этого своей железной волей. В 1890-е годы была тенденция принимать пухленьких балерин с крепкими ногами, в стиле тех, кого рисовал Дега. Образцом служила итальянка Пьерина Леньяни, чью технику находили изумительной. Ей мы обязаны традицией исполнения тридцати двух фуэте в «Лебедином озере» – я так и не смогла этого достичь! Благодаря советам Павла Гердта, нашего балетмейстера и моего крестного отца, Анна упорно репетировала и поняла, что преуспеть можно, если превратить слабость в силу.
Физического идеала для танцовщиц не существует; великих балерин создают их недостатки. Матильда Кшесинская, коротышка и, что называется, «в теле», вертелась на ножках как юла, сумев вскружить голову молодому Николаю II. Ольга Преображенская, маленькая, коренастая, с головой несоразмерно крупной по отношению к телу, в толпе могла показаться карлицей. На сцене она покоряла публику веселым и своенравным изяществом. Лидия Лопухова на всю жизнь сохранила грациозность маленькой девочки. Ольга Спесивцева, высоченная и нескладная, похожая почти что на привидение: длинные ноги и маленькая головка на тоненькой шейке, покоряла величавой переменчивостью и бесплотностью движений в танце.
Напрасно Павлова старалась побольше есть и поглощать литры рыбьего жира – она оставалась хрупкой. Говорят, что мода обречена на вечное возвращение. До крепкой Пьерины Леньяни была Мария Тальони с ее покатыми печами и худенькими руками, взлетавшими грациозно, точно крылья, – восхитительный образ романтических возлюбленных эльфов и других существ из иного мира. Появившись в 1895 году, Павлова, хрупкая до впечатления болезненности, восстановила связь с этой романтической традицией середины века.
С 1905 года Фокин создавал для нее балет, ставший легендарным, – «Умирающий лебедь» по «Лебедю» из «Карнавала животных» Сен-Санса. Этот балет, очень необычный, никогда
