искушение отказаться от них, от одного, другого, утешая себя, что будут и еще, будет еще много возможностей, куда лучше, и все кончится хорошо – то, что предначертано вам судьбой, упадет с неба. Но тщеславие – плохой советчик. Небо никого не ждет и ничему ничего не предназначает. С годами возможностей все меньше и меньше. Наступает день, когда они исчезают вовсе. Мы стареем. Мы полны сожалений, но слишком поздно.
Если бы я давала советы нынешним молодым, я бы воспользовалась словом, которое сама частенько от них слышу: дерзайте!.. Но не забывайте, что надо уметь смиряться с судьбой.
Да будут полезны им мои советы.
Биконсфилд, 11 марта 1969
Вчера мне стукнуло восемьдесят четыре.
По юлианскому календарю, принятому в России в год моего рождения, я появилась на свет 25 февраля; но в пересчете на календарь григорианский, нынешний, я, как и все мои друзья, считаю днем своего рождения 10 марта.
Когда вы эмигрируете, приходится сказать «прощай» своему детству, близким, привычкам, родному языку и даже отмеренным жизненным вехам, но что касается меня, – о чем мне сожалеть? Англия приняла меня с распростертыми объятиями, она стала моей второй родиной.
Еще вчера я была счастлива сверх всяких ожиданий. Все утро меня донимали телефонные звонки – напоминая и о том, что 1969-й – год шестидесятой годовщины создания «Русских балетов».
Моя дорогая старинная подруга Мари Рамбер, тоже эмигрантка – ведь родилась она в Варшаве, успела первой высказать мне наилучшие пожелания. Я познакомилась с ней в 1912-м или 1913 году, когда она, безуспешно пытаясь овладеть методом Далькроза для отсчета ритма у танцоров «Русских балетов», тайно и безнадежно влюбилась в Нижинского! Мари – одна из последних свидетельниц того памятного скандала, какой разразился на премьере «Весны священной». В тот вечер она была на сцене и рассказывает о событии с такими выразительными подробностями, как не способен [25] больше никто. Я снова встретилась с Мари в Лондоне в 1930-м, и она предложила мне преподавать в ее компании. Если меня и удостоили титула вице-президента Королевской академии танца в Великобритании, то благодаря ее поддержке. В 1965 году, на официальной церемонии, организованной городскими властями Лондона в честь моего восьмидесятилетия, нас с Мари увековечило забавное фото, которое я заботливо храню, – до того оно контрастирует с напыщенными выступлениями и слегка чопорным видом приглашенных. Мы сидим за столом с бокалами шампанского, вскинув голову и закатив глаза, с экстатическими лицами – это мы в полный голос декламируем Пушкина… две старых дамы и священный кубок Ганимеда!
Мари рассказала мне новости об Ольге Спесивцевой. С тех пор как она пять лет назад вышла из психиатрической больницы (да, и она тоже), «танцующая роза», как ее называли в прежние годы, полностью восстановила рассудок. Теперь она живет в Нью-Йорке, в приюте для русских эмигрантов, основанном одной из графинь рода Толстых. А вот Ида Рубинштейн умерла в 1960-м на юге Франции, совершенно забытая.
Сразу следом позвонила Лидия Лопухова – еще одна старинная подруга, с которой я с необычайным наслаждением говорю по-русски, как и с Мари. Кроме того, она из тех редких людей, которые еще зовут меня Тусей – уменьшительное от Тамара, – так меня называли в молодости. «Баронесса» живет уединенно с тех пор, как в мир иной ушел ее муж, знаменитый экономист Джон Мейнард Кейнс. Надо будет рассказать, как такая малявочка, родившаяся в Питере в очень простой семье, стала знаменитой балериной – веселой, искрометной, непредсказуемой – и прожила удивительную жизнь. И какой же взрывной парой они были с Кейнсом – такой же единственной в своем роде, как позднее Мэрилин Монро с Артуром Миллером!
– Помнишь, Туся, как я перехватила у тебя роль в «Жар-птице»? И получилась не жареная птица, а скорей уж холодный цыпленок.
Обожаю юмор Лидии и самоиронию, никогда ей не изменяющую!
Последовал и звонок от Эмиля Отто Хоппе – краткий, но полный тепла. Он, фотографировавший всех звезд, принцесс, президентов и миллиардеров мира, вспомнил о моем дне рождения. И мой фотопортрет на обложке журнала «Тэтлер» в капоре на голове – тот самый, что поверг Павлову в такую ярость, – тоже сделал он.
Фредерик Эштон прислал мне букет. Роскошные розы – их аромат заполнил всю комнату. Об этом талантливом танцоре и хореографе, ныне директоре лондонского Королевского балета, сыне дипломата и безупречном джентльмене, говорят, что он обольстителен как актер и остроумен, как Оскар Уайльд. Я же знаю его как друга – скромного, верного и сердечного. Благодаря ему я познакомилась с Рудольфом Нуреевым и Марго Фонтейн, когда он ставил с ними «Маргариту и Армана» по «Даме с камелиями» Александра Дюма-сына. Я еще расскажу об этой мифической паре: Нурееве и Фонтейн.
А вот, кстати, и открытка от Марго! Набережная Круазетт в лучах заходящего солнца. Они в Каннах вместе с Розеллой Хайтауэр, Роланом Пети и Зизи Жанмер. Марго пятьдесят лет, Рудольфу – тридцать один. И оба влюблены как сумасшедшие. Вскоре я увижу их на сцене «Ковент-Гардена» в «Пеллеасе и Мелизанде» – балет для них поставит Ролан.
Маленькая, затейливо упакованная коробочка, присланная Сержем Лифарем. В ней украшение с автографом мадемуазель Шанель – прихотливая брошь, которую я тут же прикалываю к корсажу. В моих архивах есть фотография Сержа и Габриэль, которая, уверена в этом, войдет в историю: это фото под знаком красоты и вечной молодости. Габриэль Коко Шанель, шикарная, одетая совсем уж «под мальчишку» – в широких штанах из белого льна и в черном облегающем пуловере; и такой же черный пуловер на Серже. Все сближало их: элегантность без сексуальности, блеск красоты, безупречный вкус, абсолютная современность, тесные связи с «Русскими балетами»… Однако их блестящая взаимная карьера, как и многих других моих французских друзей после Освобождения, оказалась запятнанной из-за подозрений в сговоре с врагом.
В письме, приложенном к этому восхитительному подарку и написанном по-русски, Лифарь сообщает мне, что дом Шанель процветает еще больше прежнего благодаря известному портному, умеющему угождать всем. Два года назад состоялось дефиле в Москве. Но Габриэль отказалась съездить в СССР – ведь ее друзьями или любовниками были все эмигрировавшие князья старого режима. «Мадемуазель» стала настоящей брюзгой, продолжает Серж. Она, так поспособствовавшая освобождению женщины, ругает все новое, а особенно мини-юбки.
Лично я нахожу эту моду очень идущей к гладким и стройным ножкам. Наверное, Мэри Куант изобрела ее, чтобы женщинам было легче бежать за автобусом! И они впрямь становятся все активнее, все чаще спешат куда-то. И одежды их неизбежно становятся легче и легче, все упрощаются. Сожалеть об этом бессмысленно. Назад уже не повернешь.
Мода, убеждает
