— Давай, давай! — шептал я, словно подбадривая товарищей.
В это время зенитный огонь отрезал меня от майора, а когда я вновь увидел его, то похолодел от страха за командира: крыло его самолета было разбито зенитным снарядом, но он все же держался и шел на сближение со своей четверкой. Два «мессера» тоже увидели подбитую машину и устремились к ней. Я развернулся и дал заградительный огонь. На помощь к нам подошли два «яка». Оглянувшись, я увидел падающий «мессершмитт», его сбил кто-то из наших. Тут передо мной появился другой немец, и я послал в него очередь из пушки и пулеметов. Все снаряды легли в цель. Но вот надо мной пронесся новый фриц, я погнался за ним... А самолет майора горел. Чем и как помочь?.. Пошел к земле горящий «мессершмитт». Мой первый сбитый «мессер»!
Но радость победы омрачалась положением командира. К тому же я заметил падающих сверху четырех «мессеров». Закричал по радио двум «якам», на которых нацелились гитлеровцы:
— Внимание! Четыре «мессера» слева, выше!
А сам кинулся им наперерез и дал длинную очередь. «Яки», предупрежденные мною, пошли в лобовую атаку на фрицев. Те не любят этого русского приема — не выдерживают нервы! Уклонились и на этот раз.
Фашисты уходили на подъем и стали для меня прекрасной мишенью. Я нажал кнопки, но... выстрелов не последовало: у меня кончились боеприпасы. Не умею я экономить патроны и снаряды, вот и хватило мне их только на четыре очереди. Вышел из атаки, осмотрелся и увидел двух «яков» — это пара Колдунова. Они ходили большими кругами, а в центре этого круга на парашюте опускался майор Слива. Внизу лежал лесной массив, фрицев в воздухе больше не было видно. К нам присоединилась еще одна пара «яков». Штурмовики возвращались на свой аэродром.
В эфире спокойно. Солнце у самого горизонта. Ровно работает мотор, только что завывавший от перемены режима и нагрузки.
Мы ходим кругами над майором, но вот он уже на такой высоте, что нам остается лишь печально покачать крыльями и идти домой. На душе тяжело. Неужели мы потеряли командира?
А через несколько дней мы узнали, что майор Слива опустился на парашюте мертвым — он умер в воздухе от ран. Его подобрали местные жители и похоронили.
Особенно тяжело переживал потерю майора я. Я же был его ведомым и, как ни успокаивали меня товарищи винил в его гибели себя. Даже поздравления с первым сбитым фашистом не могли унять моей боли. Выходило, что я, сбив самолет, потерял товарища. «Один на один, — думал я, — много не навоюешь». Потом я узнал, что в этом бою сбили по «мессершмитту» еще два наших истребителя. Мы же потеряли один самолет, а штурмовики все вернулись на аэродром.
...Саша радовал меня все больше и больше. Он становился хорошим летчиком, жил только воздухом да еще своей любовью. Его чувство к Вале Зиминой все росло и крепло. И хотя товарищи часто подтрунивали над ним, он не обижался, а отвечал шуткой. Эта любовь только помогала Саше, придавала сил. Но у Вали каждый Сашин полет вызывал всегда глубокое волнение и страх. Однако она умело это скрывала, никогда не рассказывала Саше о своих тревогах, а, наоборот, успокаивала его:
— Я же знаю, что ты хорошо дерешься с фашистами и никогда не дашь себя сбить. Ведь правда? Я всегда уверена в тебе.
Как был счастлив брат! После каждого полета он так подробно рассказывал девушке о нем, что мы шутили:
— Саша готовит нам нового летчика!
— А что? — задорно говорила Валя. — Может, и буду летать с Сашей в паре!
Войска оккупантов продолжали отступать. Они с упорными боями отходили к Запорожью. У нас каждый день шли жаркие воздушные бои. Мы похудели, устали, говорили мало, забыли о шутках. Только Саша и его друг Паша Конгресско по-прежнему были веселы, будто на них и не действовало огромное напряжение. Они пытались развеселить и нас и часто во все горло затягивали вечером нашу любимую «Вдоль по улице метелица метет...»
Нам было не до песен. Швыряли в друзей все, что попадало под руку, но они не умолкали. Загоняли их под нары — они и там пели. В конце концов и наше настроение поднималось, и мы присоединялись к ним. Хорошее настроение!.. Как это было важно и нужно!
Я подметил у Саши и Павла одну черту: из какого бы трудного полета они ни возвращались, у них всегда было такое задорное настроение, словно они только что совершили загородную прогулку. И мы невольно начинали им подражать.
...Два дня идет обложной дождь. Черно-серые тучи низко висят над землей, струи воды стекают по стеклу. Погода явно нелетная. Сыро, неуютно и немного тоскливо.
Свободные дни используются для политической учебы тактических занятий. Особенно горячо обсуждаем вопрос как лучше летать, в каком строю. Но как бы ни были горячи споры, мы тоскуем о полетах и тяжело переживаем, что не принимаем участия в боях, в нанесении новых ударов по врагу.
На третьи сутки «метеобоги» пообещали к утру хорошую погоду, и мы получили боевое задание. Наконец-то вырываемся в небо. Мы должны прикрыть наши наземные войска от ударов немецких бомбардировщиков и штурмовиков.
Утро. Четверка за четверкой покидает аэродром. 3а десять минут до вылета к нам подходит командир полка и говорит, что пойдет с нами со своей четверкой.
Идти в бой с «батей», как мы звали командира, — почетно. Мы искренне рады. Он же увидит нас в боевой обстановке! Вот это экзамен! Каждый мысленно дает себе приказ показать в этом полете все свое умение и мастерство, выдержку и хладнокровие.
Мы в воздухе. «Батя» идет справа от нас и ниже. Вот и линия фронта. Замечаю далеко впереди какую-то черную точку.
— Самолеты противника! — докладываю я по радио. Все наши летчики предупреждены. Мы набираем высоту, пользуясь тем, что с нашей стороны довольно густая облачность, а с немецкой — чистое голубое небо.
Вражеские самолеты приближались. Это была шестерка «Ю-87» — «лапотников» (у них во время полета не убиралось шасси). Мне еще не приходилось драться с бомбардировщиками, и я с любопытством рассматривал эти машины. Они все ближе и ближе. Мы уже готовы были броситься на них, как нас из-за облаков неожиданно атаковали двенадцать «мессершмиттов». Первым заметил истребителей врага командир звена Саша Колдунов. Он умело вывел свои самолеты из-под удара и предупредил командира полка об опасности. «Мессеры» свечой ушли в облака, применяя свой излюбленный маневр, а «лапотники», обнаружив, что остаются одни, пустились удирать на свою территорию. За ними погнался «батя». У него была большая скорость, и бомбардировщики, видя, что вот-вот будут настигнуты, бросили бомбы над своими войсками, чтобы только спастись самим. Волчий прием, волчья хватка: лучше убью товарища, а сам спасусь!
