Мысль лихорадочно работает: что произошло? Что надо делать? Моментально приходит решение: нужно вернуть машину в нормальное положение. Начинаю выравнивать самолет. Он очень неохотно подчиняется рулям. Быстро теряю высоту, вхожу в крутое пикирование со скольжением на правое крыло. Меня придавливает к левому борту, но я с облегчением чувствую, что машина слушается, и осматриваюсь. На правой плоскости, где находился крыльевой бак, зияет большая пробоина с рваными краями, сквозь нее видно небо. От быстрого движения воздуха фанера отламывается кусками, и они мгновенно исчезают за самолетом. Дыра все увеличивается!
Меня охватывает тревога: самолёт разваливается в воздухе! Нужно сказать, что в то время «яки» были не цельнометаллические, а с фанерными крыльями, фюзеляж — наполовину из перкаля. Сооружение хоть и добротно сделанное, но уж если начнет ломаться, возможности на спасение остаются маленькие. А тут еще из пробоины потянул сизо-черный дым. Этого только не хватало!
Я с большим усилием перевожу самолет в крутое скольжение на левую плоскость и пытаюсь потушить пожар. Пробоина в крыле нарушила центровку самолета, что сказалось на поведении машины в полете. Мне приходилось держать ручку двумя руками, но и этого было мало, и я помогал себе еще коленом. А машина так и стремилась перевалиться на правое крыло — ведь площадь правой плоскости значительно уменьшилась.
Самолет падал со все нарастающей скоростью, земля стремительно приближалась, и я, помимо своего желания, удалялся от боя. Бросив взгляд на высотомер, я увидел, что до земли еще полторы тысячи метров. Из правого крыла по-прежнему шел дым. Неужели не удастся сорвать пламя? Еще падаю пятьсот метров и вздыхаю с облегчением: дым исчез.
Но дальше падать уже нельзя. С огромным трудом вывожу машину в горизонтальное положение и осматриваюсь — не гонится ли кто. Ни своих, ни вражеских машин не видно, но за мной тянется пунктир зенитных разрывов.
В эти секунды борьбы с угрожавшим мне пожаром я забыл о наземном враге, и теперь он быстро пристреливался ко мне. По разноцветным разрывам определил, что огонь ведут пушки «Эрликон». Уклоняюсь от разрывов, пытаюсь помешать зенитчикам точно пристреляться, и в этом мне помогает подбитая машина: она производит такие неожиданные движения, что сбивает с толку зенитчиков, а меня заставляет напрягать все силы, чтобы дотянуть до своего аэродрома.
Потом я посмеивался: зенитчики, следя за необычайными маневрами моего самолета, очевидно, думали, что я сильно ранен. Это подогревало их желание заполучить легкую добычу, и они не жалели боеприпасов.
Высота все время падает. Вот уже и пятьсот метров. Самолет плохо слушается рулей, но я тяну на нашу территорию. А пробоина в плоскости становится все больше и больше. Она, как язва, расползается. Сквозь нее я вижу, как подо мной проплывают поля, лесные массивы, домики какого-то села. Внезапно чувствую, что становится труднее дышать. В кабине и раньше попахивало дымом, но, занятый выведением самолета из падения и уходом от зенитного огня, я не придавал значения этому. Неужели где-то самолет горит? Но огня я не вижу. Зато замечаю, что правый борт машины изрешечен осколками разрывного снаряда и сквозь пробоины светит солнце. Обнаруживаю все новые и новые повреждения: разбит тахометр — счетчик оборотов, разбит «пионер», показывающий крен и скольжение машины, вышел из строя компас, разбиты часы, и большая стрелка беспомощно болтается на вывороченной оси...
Вот мое внимание вновь отвлекается рывком самолета. Он упрямо стремится к земле, падает на правое крыло. Едва удерживая машину в горизонтальном положении, я решаю убавить скорость. Тогда управлять будет легче. Я словно с кем-то советуюсь и подбираю газ, увеличиваю шаг винта, или, как говорят летчики, затяжеляю винт.
Сразу управлять становится легче. Думаю о товарищах, которые ведут трудный бой. Как там сейчас нужен каждый человек — ужасно обидно, что какому-то фрицу удалось подбить меня. Нужно быть осторожнее, осмотрительнее, внимательнее.
Сильно дает себя чувствовать острая боль в правой руке. Но не до этого сейчас мне. Обжигает мысль: кончается бензин, до аэродрома не дотяну. Надо использовать остатки бензина в правом баке, над которым зияет пробоина! Переключаю питание на правый бак, но мотор, проработав немного, глохнет. Становится необыкновенно тихо и как-то жутко. В шлемофоне по-прежнему раздаются разряды, треск, но тишина все плотнее окутывает машину. Винт беса шумно вертится от встречного потока воздуха.
Самолет теряет скорость. «Что же с правым баком?» — думаю я и быстро переключаюсь на левый. Мотор, сделав несколько вспышек, заработал, и ко мне вернулись спокойствие и уверенность. Всем телом чувствую, как машина идет вперед, вижу на земле знакомые ориентиры и иду прямым курсом на аэродром.
Правая рука как-то необыкновенно горит. И только сейчас я замечаю, что весь рукав гимнастерки потемнел. Зажимаю левой рукой правую выше локтя — и на перчатке появляется кровь. Смотрю на себя в зеркало, предназначенное для осмотра задней полусферы. Вижу красное, мокрое, в пятнах крови лицо. Нижняя губа рассечена осколком снаряда, и кровь тяжелыми каплями падает на грудь. С трудом достаю левой рукой носовой платок, чтобы задержать кровь, обтереть лицо. Самолет так и норовит вырваться из послушания, поэтому все делаю очень медленно. Невольно думаю: а целы ли зубы? Сжимаю их до скрежета. Целы! Значит, осколок ранил только губу. Осмотреть подробнее раненую руку не могу, так как нельзя и на мгновение отпустить управление.
Наконец аэродром. Посадку решаю сделать прямо с ходу, хотя самолет очень ненадежен. Делаю разворот, выпускаю шасси, щитки и готовлюсь к посадке, но тут справа появляется «горбатый». Меня как будто ошпарило кипятком. Что делать? Ведь я чудом держусь в воздухе. Но дорогу надо уступать — таков порядок, таков наш закон. К тому же слышу приказ с аэродромной станции:
— Маленький! Идите на второй круг!
Эх, если бы там знали мое положение! Однако делать нечего. Даю газ, но мотор не отзывается. Он не работает. Кончился бензин. Вот теперь от меня требуется искусство планирования. Перехожу на правую сторону от «горбатого» и на этом теряю высоту, которая всегда так необходима при посадке подбитого самолета. Положение становится все более и более угрожающим. Машина сильно кренится вправо. Я стараюсь удержать ее в правильном положении. Боль в руке все острее, все нестерпимее. Нервы напряжены до предела .
Приказываю себе:
— Держаться, держаться...
Неужели же упаду? Скорость и высота уменьшаются катастрофически быстро. А тут еще наземная станция назойливо требует ухода на второй круг.
