в/ч . . .17.02.54" - быстро отстукивал Борис в двух углах
страницы.
"Дорогой Георгий Максимилианович!" - передвинул он каретку в центр. "Тоже нашел дорогого", - подумал про себя. "А, всё равно, читать не будет. Там тридцать тысяч курьеров, то бишь секретарей. Хорошо бы к самому глупому попало. Чтоб разорался: что такое? Почему не пускают? Сейчас из армии всех негодных гоним, а самого негодящего держат..." - размечтался, не отрывая пальцев от клавиш.
- Пас, - хмыкнул над столом Секачёв.
- Туда же, - зевнул Морев.
- Два паса, в прикупе...
- Колбаса! - за Гришку докончил Федька. - Открыть?
- Открывай. Как в колхозе, без распасовок играть будем. Вот чёрт, поблядушка не того цвета, - удивился, открывая бубновую даму.
- Без шпаги будешь, Григорий Степанович, - снова зевнул Морев.
"Мною подан рапорт на имя командования, - стучал Борис ("Именно командования, - усмехнулся про себя. - Ни-ни, чтобы уточнять, какого..." Дело в том, что дальше командира корпуса он пока рапортов не подавал), ... с просьбой уволить меня в запас, так как я хочу честно работать и, не краснея, расписываться в денежной ведомости."
- Две да без одной - три, - ровным голосом считал над столом аккуратный Секачёв.
- За одну, - вторил Федька.
- Чего кропаешь? - подсел к Борису скучавший Залетаев.
- Так, - отмахнулся тот.
Страница кончилась. Борис успел выдернуть ее из каретки и сунуть текстом вниз под машинку.
- Не сиди над душой.
- Себя выхваляешь? Я, мол, образованный. А нам тут пропадать, да?
- А если б почтальона убили?
- Не убили б. Помятелили б и всё... Сам виноват. Зачем в самоволки бегает. Других подводит.
- Ладно. Слышал. Сознательная дисциплина...
- Точно, сознательная. Когда каждый знает, что делает.
- Мятелит другого?
- За дело. А ты назло связал сержанта.
- Главную опору командира...
- Да, главную... Не ты ночуешь в казарме? На то и сержант, чтобы за тебя стоял над солдатской душой от отбоя до подъема.
- Эту суку убить мало... И вообще отлезь. Мне некогда.
- Куда спешишь? Все равно загорать в полку, если еще, скажи спасибо, на полигон не отправят.
- Там поглядим. Отзынь.
Курчев сунул за валик второй лист, надеясь, что "летчик" не разберет, о чем бумага.
- Чего пишешь?
- Рапорт, - буркнул Борис.
- Не поможет, - махнул рукой Залетаев и с неохотой убрался на свою койку.
Теперь Борис быстро заканчивал письмо в Правительство. Надо было успеть отстучать еще дюжину страниц реферата, из которых три даже не были толком скомпонованы.
"...Пользы от меня, как от техника, - никакой. Условий для научной работы - тоже никаких. Мы живем весьма скученно (впятером в проходной комнате), и вечером, когда выпадают свободные минуты, заниматься очень трудно, так как у четырех моих товарищей по комнате свои склонности в плане использования свободного времени. Кроме того, книг, нужных мне для занятий историей, нет ни в части, ни в близлежащих городках и поселках. А ездить в Москву в Библиотеку им. В. И. Ленина я не имею физической возможности. Даже для подготовки реферата мне пришлось использовать очередной отпуск."
("Может, зря? Да нет, проверять вряд ли будут. Скажу, что Алешка мне на Кавказе помогал. На пляже!" - усмехнулся он и перешел к главному, оставленному напоследок вранью.)
"...В пользу моего увольнения имеется еще одно, немаловажное обстоятельство: моя невеста учится в Москве в аспирантуре..."
(Шмаляй, шмаляй, - подбодрял себя. - Невеста - не жена, штампа в удостоверении не оставляет...")
"...в конце года она заканчивает аспирантуру, но пожениться мы, по-видимому, не сможем, так как жить нам всё равно придется врозь. В пределах части моя будущая жена работы найти не сможет, а забрать ее в часть, чтобы после 18-летней учебы она сидела дома сложа руки, я не имею никакого морального права.
Учитывая все вышеизложенное, прошу Вас помочь мне в увольнении из рядов Советской Армии.
Техник-лейтенант (Курчев)
О себе сообщаю:
Курчев Борис Кузьмич, 1928 г. рождения, окончил в 1950 г. исторический факультет Педагогического института. По окончании института был призван в ряды Советской Армии. Служил год в батарее младших лейтенантов запаса, а затем был направлен на краткосрочные технические курсы, по окончании которых (декабрь 1952 г.) в звании техника-лейтенанта был послан в в/ч..., где и служу в настоящее время".
- А, чёрт с вами, трус в карты не играет! - петушился за столом Федька. - Мизер!
- Дризер! На второй руке? - осведомился Морев.
- Один хрен, в долг, - отмахнулся Федька.
- Сегодня сосчитаемся, - пробасил обстоятельный Секачёв.
- Жалко мне тебя, парень, - вздохнул Гришка.
- Смотреть даже не хочу, - и положив на стол карты, он повернулся к стучавшему на машинке Борису.
- Ну как, готово?
- Для кесаря - да, а Богу, боюсь, не успею.
Курчев поглядел в окно, за которым то ли уж чересчур быстро темнело, то ли солнце куда-то спряталось.
- А ты шмаляй. Все равно начфина нет.
- Всего триста наверх, Григорий Степанович. Зря ты его пугал, подчеркнуто зевнул Секачёв.
- Курочка по зернышку, лысый по червонцу, - съязвил Морев.
- Уеду, не играй с ним, Федя, - вздохнул Гришка. - За год он с тебя целого "Москвича" слупит.
- Слупишь, как же, - усмехнулся Секачёв. - Тут на одну передачу за зиму не навистуешь.
У него сидел отец, сапожник, унесший с обувной фабрики пять метров хрома, и Ванька каждый месяц отсылал домой половину жалованья.
- Жми на Ращупкина, поможет, - сказал разомлевший Гришка.
- Карты возьми, Григорий Степанович, - сказал сдававший Секачёв. - Не до меня теперь Журавлю. Вон снайпер ему удружил, - скривился Ванька, которому не хотелось действовать через начальство. Дурак-отец, нашел время воровать. Нужно было до сталинской смерти. По амнистии бы вышел. А теперь сиди-жди, пока кто-нибудь еще перекувырнется. Секачёву не хотелось обращаться к начальству, потому что таких офицеров, как он, с полным училищем, в полку было меньше десятка и Академия светила как раз ему, Ваньке Секачёву. В этом деле отец здорово поднапортил, и Академия могла накрыться. Но домой деньги Ванька слал честно и, если бы удалось добиться переследствия и пришлось бы заново брать защитника, выслал бы вообще всё, что имел, только теперь стоило уже брать хорошего, настоящего адвока-та, который не только сам бы взял сверх положенного, но и судье передать взялся. Гришка врал, что таких защитников сколько угодно, и потому Секачёв охотно слушал Гришку, показывал ему все письма из дому и даже величал вроде бы в шутку, а на самом деле почтительно - Григори-ем Степановичем.
Зажимая карты в левой руке, а правой аккуратно записывая на другом листке, сколько у него уже набрано чистых денег против каждого играющего (что, в общем, некрасиво, потому что преферанс - игра комбинационная и играют в нее не ради выигрыша), он, как всегда, был серьезен, но одновременно грустен. Без Григория Степановича жизнь в полку будет уже не та. И преферанс не тот, хоть и проигрывал Гришка не много. Главными фраерами были Павлов и Курчев. А споря про жизнь, вот, скажем, про тот же ворованный хром, который отцу позарез нужен - и не для пьянки, а для дела шить соседским девкам туфли, они рассуждали, ну, прямо, как юные пионеры: что ж, украл - значит сиди. Будто он для собственной радости воровал и будто мог кормить семью на свою получку.
