Общий разговор, который в антрактах не умолкал ни на минуту, нанизывал одну тему на другую и по самому ничтожному поводу перескакивал с предмета на предмет. Наконец, утвердив бакинских красавиц, перебрав все события дня и попутно коснувшись тысячи других вопросов, вернулся опять к выступлению легендарного Майлса Девиса в Карнеги-холле.
Габиль скромно предложил тост за ветеранов джаза, открывавших в 1963 году ресторан «Дружба»: Вову Владимирова, Вову Сермакашева, Гену Агаджанова, Рафика Антонова и Валю Багиряна.
Мне казалось, что все это во сне… но это скорее был даже не сон, а фантастическое видение…
Чудилось, что стол наш слегка приподнялся над Землей, как танцплощадка с особым механизмом… и у всех, кто сидел за ним, возникло такое чувство, будто мы одни среди мрака Вселенной… и пища, которую мы едим,— единственная оставшаяся в ней пища… а тепло, согревающее нас — единственное ее тепло… Я сдавленно кашлянул и, будто это был знак, что отрыв от Земли совершился…
И вдруг, все оборвалось…занавес опущен… вечер окончен… Начало имеет смысл только если существует конец…
Смелый порыв, вознесший ребят из простого застольного веселья в разреженную атмосферу высоких чувств,— миновал, прежде чем они успели досыта насладиться этой атмосферой, прежде чем осознали, что они находились в ней.
Владимир Георгиевич на сегодняшнем вечере к сожалению не вписался в общую компанию. Когда мы спускались из Нагорного парка, на его лице можно было прочесть то, что часто бывает на лицах после окончания фильма: легкое, скрытое под улыбкой смущение, когда стыдишься чувства, которое помимо своей воли израсходовал на этот фильм. Тем не менее он мне сказал: «Из того, что там играли я ничего, кроме зажигательных ритмов, не воспринял. Но из ваших застольных разговоров я понял, что джаз — это мировоззрение. Это не просто музыка, но и образ жизни; ему присущи максимализм и вместе с тем деликатность, конфликтность и дружелюбие, мода и многое другое…
Я не знаток и даже не любитель джаза, но для меня приятная неожиданность, что именно джаз может так объединять людей разного вероисповедания, разных профессий и даже разных характеров. И я всем вам искренне завидую».
В последний день перед отъездом, Орик отвез нас за город, к бабушке в Мардакяны. Приветливая Джаваир-ханум встретила нас по-кавказски гостеприимно, приготовив уйму восточной вкуснятины: и плов, и баклажаны, и шашлык; угостила также своим сухим вином, пахлавой,… в общем всего не перечислить. Наблюдательная женщина, заметив мое пристрастие к сладкому, отрезала мне и Володе по большой полоске пахлавы с собой на дорогу. Надвигался вечер — мирный, тихий вечер, лучезарно ясный, исполненный блаженного покоя. Ни малейшего волнения в воздухе и на воде; это великое затишье моря и неба убаюкивало нас. Сидели мы на веранде, уютно устроившись в удобных плетенных креслах. Негромко слышалась музыка. Орик сумел создать за столом мягкую, непринужденную атмосферу, подчеркнуто уважительно обращаясь к гостю из Москвы; они с Володей оказались одной специальности и быстро нашли общий язык. А говорили в основном о дружбе, о молодости…
Орик рассказал Володе о своих днях рождения пятидесятых годов, которые праздновались в день солидарности трудящихся — Первого мая, вспомнив случайно интересный случай, с забавным продолжением своих именин на улицах города:
— Помню, в очередной раз, отметив знаменательную дату и досидев до пяти утра, мы в полном боевом составе решили выйти в город, прихватив с собой чей-то старый контрабас. Внезапно полил сильный дождь и я взял с собой длиннющий брезентовый плащ. А дальше все происходило стихийно, чистейшая импровизация, безо всяких домашних заготовок.
Выйдя на Проспект Кирова, кто-то, боюсь, что Шурик, предложил нести контрабас почему-то в горизонтальном положении, накрыв его плащом. И шестеро ребят, взвалив дряхлый инструмент на плечи, медленно понесли его по проезжей части улицы. С этого все и началось: один из наших гвардейцев пристроился впереди с куском драной фанеры, имитирующей фотографию. Но самое интересное, что среди нас был один небезызвестный товарищ — Октай Бабаев, который буквально под самый праздник купил себе альт-саксофон, в надежде научиться играть. Научился он гораздо позже, а тогда, естественно, пришел на рождение похвастаться своим новым инструментом. Даже попытался извлечь из него несколько звуков, после чего мы с трудом уговорили его прекратить это безобразие. А вы по-видимому знаете, что такое недоигранное чувство. И вот теперь, оказавшись на нейтральной территории пустынной бакинской улицы, он, не задумываясь, вытащил свою альтушку и, пристроившись впереди, принялся дудеть в нее, что было сил. Народа на улицах в такую рань к счастью не было. Наша траурная процессия медленно двигалась к кинотеатру Низами. Все было спокойно, если бы не Октай: он своими отчаянными воплями разбудил всю округу, и естественно, кто-то из пострадавших жителей позвонил в милицию. На подходе к кинотеатру мы заметили вдали двух стражей порядка на мотоциклах. Мгновенно отрезвев, поняли, что зашли слишком уж далеко, пора кончать дурачиться. Свернули на улицу Видади и врассыпную бросились бежать, конечно же разбив по пути контрабас и потеряв мой плащ. С трудом дотянув до первого проходного двора, мы разбежались по домам.
Рассказывая о своих днях рождения, Орик забыл или деликатно пропустил одну весьма существенную деталь. На всех его именинах, наряду с приглашенными близким друзьями, регулярно присутствовали, по-видимому преданные первомайской солидарности, неприглашенные приятели — наши сверстники, безусловно искренне симпатизирующие и имениннику и всей нашей компании.
Орик всегда встречал их достаточно вежливо и доброжелательно, а они в ответ — продолжали ежегодно повторять паломничество, меняя только девиц. Эти неприглашенные гости приходили вовсе не потому, что им некуда было деваться. Они просто не могли перебороть в себе чувство невежества и пропустить столь значительную тусовку. Трудно даже вспомнить, кого обычно за праздничным столом бывало больше — нас или нелегалов. В конечном итоге, после первых же двух тостов, близкие друзья растворялись в неприглашенных товарищах, как джин в тонике, создавая чудесный напиток.
Вспоминая эти счастливые беззаботные пятидесятые годы, Орик процитировал Скотта Фитцджеральда: «Молодость — как тарелка, горой полная сластей. Люди сентиментальные уверяют, что хотели бы вернуться в то чистое состояние, в котором пребывали до того, как съели все сласти. Ничего подобного! Они хотели бы снова испытать приятные вкусовые ощущения. Замужней женщине не хочется снова стать девушкой — ей хочется снова пережить медовый месяц».
