Наконец, есть и такие пустые люди, привыкшие хулить кого ни попадя, что, не найдя достойного предмета, готовы очернить хоть самих себя. Сами посудите: как может женское достоинство защититься от подобных сквернавцев? Есть и было при наших дворах немало тех, кто, боясь говорить плохо о мужчинах из боязни почувствовать остроту их клинка, вытирают ноги о платья бедных женщин, коим защитой служат только слезы, сожаления и жалкие слова. Но знакомы мне были и те, кому подобная смелость вышла боком: нашлись родственники, братья, друзья, обожатели или просто мужья, которые смогли отплатить за подлость — и заставить обидчика проглотить собственную ложь и подавиться ею. И наконец, чтобы с этим покончить, прибавлю лишь, что, если бы я хотел рассказать обо всех этих разнообразных породах хулителей женской чести, мне бы не хватило времени и сил.
Существует такое мнение — и многие его, как я знаю, придерживаются, — будто тайная любовь ничего не стоит: нежная страсть должна быть известна пусть не всем, но хотя бы самым верным друзьям; а ежели во всеуслышание о ней объявить невозможно, то все же каждый должен обо всем догадываться либо по знакам внимания, либо по цветам лент, или же по каким-нибудь рыцарственным выходкам на турнирах и ристаньях, на маскарадах, при игре в кольца, а также, по добровольной жертвенности в военных вылазках, дающих огромное удовлетворение.
И действительно, на что великому военному предводителю совершать невероятный подвиг и выказывать доблесть, если о сем никто не узнает? Думаю, его постигнет смертельное разочарование. В подобном же положении и счастливые влюбленные, утверждают многие. И крепче других держался этого правила господин де Немур, зерцало нашей рыцарственности: ибо если какой-нибудь принц, сеньор или худородный дворянин и был счастлив в любви, то навряд ли более его. А он не пытался таить свои успехи от ближайших друзей, хотя от большинства людей скрывал их так тщательно, что они с трудом могли о чем-либо догадаться.
Конечно, для замужних особ подобные откровения довольно опасны, но для девиц и вдов на выданье они не имеют веса, ибо слух о будущей женитьбе — прекрасный предлог, который все покрывает.
Знавал я весьма высокородного придворного, который, служа некой вельможной особе, однажды — будучи среди своих приятелей, обсуждавших, у кого какая возлюбленная, и поклявшихся открыть друг другу все свои амуры, — никоим образом не пожелал рассказать о собственном влечении, а поведал о вымышленном — и тем самым обвел их вокруг пальца. А среди них был некий наизнатнейший вельможа, но сколько тот ни призывал строптивца к откровенности, подозревая о его тайной любви, ни он, ни все присутствовавшие не выведали больше; хотя, быть может, он и проклинал сотню раз свой жребий, побуждавший его удерживать в себе свое любовное счастье, которое сильнее рвется наружу, разжигая нутро, чем амурные неудачи.
Другой знакомый мне галантный кавалер, кичась собой и своей избранницей, слишком охотно намекал на свое счастье, о котором ему бы стоило помолчать, поскольку слова его и намеки стали причиной покушения на его жизнь (хотя он и отбился от нападавших); впрочем, по другому поводу он накликал новую попытку — и тут уж ему пришел конец.
Был я при дворе короля Франциска II как раз тогда, когда граф де Сент-Эньян сочетался в Фонтенбло браком с юной Бурдезьер. На следующий день, когда новоиспеченный муж явился в покои короля, каждый, по обычаю, стал приставать к нему, а один высокородный господин даже спросил, сколько застав он преодолел на своем пути. Молодожен ответил, что пять. Тут же находившийся благородный дворянин — королевский секретарь, пребывавший в большом фаворе у некой преблагородной сеньоры (называть которую не буду), — заметил, что для летнего времени пробежка коротка — при такой доброй погоде и наезженной дороге. Но раздраженный супруг вскричал: «Да, черт подери, по-вашему, тут не лошадь надобна, а куропатка!» — «А почему бы нет?» — ответствовал секретарь. — «Да бог мой! Я преодолел дюжину от заката до заката, оседлав самую красивую кудрявую птичку, какая только ни есть в округе, да и во всей Франции». Так кто был ошарашен? Конечно, молодой муж, ибо узнал то, о чем давно подозревал: ведь он был влюблен в ту же благородную особу и теперь огорчился, что столько времени напрасно охотился в тех угодьях, а добычу-то упустил; тогда как другой оказался счастливее: и набрел на птичку, и сеть набросил. Но незадачливый ловец на время затаился, хотя не уставал разжигать в себе злобу и таить глухую обиду, о которой никогда более не забывал. А поостерегись секретарь и получше храни свою тайну, умалчивая хотя бы и о столь удачном приключении, — ни ссоры, ни раздора не было бы в помине.
После того как король Генрих III, став польским монархом, торжественно вступил в Париж, однажды к господину де Бюсси, явившемуся в королевские покои, чтобы присутствовать при первом утреннем появлении государя перед придворными, обратился некий дворянин (какового не стану называть по имени, чтобы не опорочить одну особу, о коей пойдет речь далее); он сказал: «У вас нынче, Бюсси, какой-то сонный вид; по вашему лицу видать, что вы эту ночь провели с дамой». В ответ он услышал: «Может статься, вы не ошиблись, а ежели бы вы сказали, что то была одна из ваших родственниц, то догадка ваша оказалась бы как нельзя более точной». Его слова отнюдь не лишили собеседника самообладания — и тот нашелся. «Ах, бог ты мой! — воскликнул этот придворный. — Вам незачем пытаться уколоть меня. Ведь и я, подобно вам, не ищу турчат, ибо, не далее как две ночи тому назад, я тоже забавлялся кое с кем из ваших родственниц — и получил изрядное удовольствие». Оба они, хотя и были приятелями, несколько распалились во время той маленькой стычки, громко говоря перед многими собравшимися, каковые, впрочем, вовсе не смутились; напротив, услышав, как ловко был дан отпор, тихонько посмеивались, а некоторые даже, отведя Бюсси в сторонку, говорили ему: «Ну что, хорошо он тебя поддел?» Бюсси сначала разозлился, но вскоре отошел — и оба спорщика разразились смехом. При всем том достоинство их дам оказалось под угрозой, ибо нетрудно было догадаться, о ком здесь шла речь. И все из-за того лишь, что никто не желал дать повод подумать, будто он прибегает к услугам турчонка (такое присловье было в те поры у всех на устах, ибо, ежели вы не находили на улице продажной прелестницы себе на забаву, вам не оставалось ничего другого, как воспользоваться каким-нибудь турчонком, отыскать какового не составляло труда).
А что сказать о некоем всем известном придворном, что, рассердясь на возлюбленную из-за какой-то размолвки, был столь нечистоплотен, что показал ее мужу подаренный ею портрет, который носил на шее, чем того сильно удивил и умерил его любовь к супруге, хотя она и нашлась как ответить на его расспросы.
