через танки, повозки и трактора. Сидя в своей кабине, я слышу, как матерятся чины высшего начальства, не желая ни понять, ни уступить друг другу. Все будто нудно ожидают своей участи и нет-нет да посмотрят в небо: не видать ли там, в вышине, вражеской авиации?! Но авиация противника бездействует. Небо остается чистым и понемногу все успокаивается.
Прошел генерал танковых войск, и я услышал, как он отдает приказ танкам идти в обход через лес. Солдатня шарит по домам. В кладовых и кухнях множество стеклянных банок с домашними консервированными овощами и фруктами. Солдаты откупоривают, пробуют, смеются: диковинные консервы им явно по вкусу. Из окна кабины мне видно, как Поповкин алюминиевой ложкой наворачивает малиновое варенье из литровой банки.
Тронулись. На ходу мне крикнули: «Ночуем в Райволо!»
Дивизион разместился в лесу на юг от города, а командование заняло крайние дома. Спать нам, однако, не дали. Среди ночи получен приказ: всем полком идти на правый фланг армии и поддерживать огнем штурм опорного пункта второй линии обороны финнов – хутор Кутерселькя.
12 июня. Коваленко прислал за мной связного. Выйдя на улицу, я сразу же попал в объятия пронизывающей до костей сырости. На северо-востоке светилась мягкая зелень раннего рассвета. Часы показывают час ночи. Нам, жителям средней полосы России, трудно освоиться с понятием «белая ночь».
Если бы не туманы, вспомнились мне слова Федора Елисеевича, сказанные им вчера перед началом наступления, то в два часа ночи здесь – это начало артиллерийского рассвета. То есть того часа суток, когда уже можно вести наблюдаемый огонь на поражение.
Захожу в дом, занятый командиром полка. В комнате, освещенной лампой «летучая мышь», собрались офицеры штаба и второго дивизиона.
– Полк майора Колсухо, – отчеканивая каждое слово, говорит Шаблий, расправляя ладонью складки карты, – тот самый полк, что продирался сквозь лес и болото, теперь штурмует опорный пункт Кутерселькя с фронта. Справа наступает 187-й полк майора Рябкова. Это все дивизия Ястребова. Я же хочу обратить ваше особое внимание, – Шаблий выпрямился и обвел нас всех сосредоточенным взглядом, – Кутерселькя, по данным разведотдела армии, – сильно укрепленный опорный пункт с большим количеством ДОТов, бронеколпаков и инженерно-оборудованных артиллерийских позиций. Этим займутся тяжелые батареи. Для нас хватит работы с пехотой. Ходы сообщений, проволока, минные поля, блиндажи, наблюдательные пункты – вот наши цели. У нас есть информация разведотдела, но ее надо уточнить.
Командир полка обратился ко мне:
– Николаев, пиши приказ на разведку: детально изучить расположение пехоты в траншеях, засекать ее не укрытые огневые средства. Особое внимание обратить на возможное наличие ложных и запасных позиций. Срочно готовить разведпланшет с нанесением на него объектов, которые должны быть уничтожены нашим полком.
Затем следует приказ «огневикам»: занимать огневые позиции в зоне «вакуума безопасности», то есть на пространстве от полутора до трех километров от передовой линии наших траншей.
Офицеры, переговариваясь, выходят на улицу. Сырою мглою тянет с Финского залива – тут до него около десяти километров. Пасмурным, холодным и каким-то серо-неуютным показалось мне это утро.
В полуторке батареи управления отправляюсь я в сопровождении разведчиков в район хутора Марьино. То есть туда, где предполагается разместить наш командно-наблюдательный пункт. Расстояние до Марьино – около шести с половиной километров. Старый потрепанный газик еле-еле пробирается по извилинам лесной проселочной дороги. На небольших, огороженных пряслами загонах ревет недоеный породистый скот, лежат убитые коровы, бегают перепуганные овцы. Все тут брошено при поспешном отступлении. В том же направлении, через плотный кустарник, круша деревья, напрямик идут танки и самоходные орудия. Случается, что поваленный ими ствол преграждает нам дорогу, и солдатам приходится его распиливать и оттаскивать бревна в сторону.
– Чьи танки? – спрашиваю я.
– 186-го отдельного танкового, подполковника Юнацкого! – надрываясь кричит танкист, высунувшийся из люка. Тридцатьчетверки выходят на исходный рубеж.
Вот и хутор Марьино. Брошенный дом, в который уже успел попасть снаряд. На чердаке устанавливаю стереотрубу. Хотя бы временно – финны, естественно, сидеть наблюдателю тут не дадут. Но предварительную рекогносцировку провести, возможно, успеем. В двадцатикратное увеличение отчетливо видны траншеи противника, усиленные заборами колючей проволоки в несколько рядов кольев. Хорошо просматриваются бронеколпаки, пулеметные гнезда, мрачные, тупые глыбы бетонных ДОТов, оскалившихся черными провалами амбразур. Пользуясь временной тишиной, начинаю лихорадочно готовить разведпланшет полка. Связываюсь с Суховым и Телевицким – требую от них немедленной доставки разведданных.
Наша пехота уже на исходном рубеже для штурма. Вкапывается в тяжелый каменистый грунт. Сверху все хорошо видно. Финны молчат – ни единого выстрела, никакого шума или звука. Словно все вымерло.
– Ты нажимай на Сухова и Телевицкого, – говорит Шаблий, заглядывая в планшет, – пусть они в свою очередь нажимают на КВУ.
НП первого дивизиона рядом. Тут же и командный пункт 133-го стрелкового. Майор Шаблий отправляется туда, Коваленко и я сопровождаем его. Майор Кол сухо добродушно улыбается, жмет руку Шаблию, здоровается с нами. Но за внешней веселостью и спокойствием чувствуется глубокая эмоциональная напряженность и загнанная вглубь нервозность.
– Огня наш полк даст сколько потребуется, – говорит Шаблий, – только ты сам понимаешь: успех атаки твоей пехоты будет зависеть и от того, насколько хорошо поработает нарезная артиллерия, танки, самоходки. ДОТы и бронированные колпаки нам не взять. Тут нужны орудия прямой наводки.
– Это я и сам вижу, – помрачнев, отвечает Кол сухо, – с танкистами у нас тоже контакт – помогут.
Время идет, и часовые стрелки неумолимо отсчитывают «сроки». Танки, выполняя приказ, лезут на штурм, бьют по амбразурам из своих пушек. Финны огрызаются, отвечают артиллерийским и пулеметным огнем. Многие огневые точки противника разворочены, но полыхают и несколько подбитых наших танков. Какой-нибудь писатель написал бы так: «Мы были свидетелями грандиозного поединка бронированных стальных и бетонных чудовищ». А картина действительно страшная: лязг и скрежет металла буквально вытягивает нервы, гул орудий и грохот взрывов давит на перепонки, хлесткая трескотня пулеметов, вопли и стенания изуродованных людей – все сливается в одну адскую какофонию. Стоит отвратительный кислый запах тола, гари, выхлопных газов и сырой плесени. В мутно-сизой мгле, среди постоянно и повсеместно взрывающихся вверх фонтанов земли, видны санитары, выволакивающие раненых и обгорелых танкистов, подорвавшихся на минах или подстреленных саперов. Появляются пушечные расчеты 9-го артиллерийского полка Головастикова, выкатывающие свои ЗИСы на прямую наводку.
– Братвы нашей гибнет, – шепчет мне лейтенант из пушечной батареи, – поболе, чем у пехотных. Эх ма… да не дома.
Часа в два дня, после мощной артиллерийской подготовки, батальоны 133-го пошли на штурм. Но атака захлебнулась. У того, кто хоть раз видел, как «захлебывается атака», этот термин армейский способен вызвать только лишь одно чувство
