Тяжелейший срыв произошел в 1888 г., и связан он был с трагическими событиями общероссийского масштаба.
5 февраля 1880 г. террорист Степан Николаевич Халтурин (1857–1882) произвел взрыв под императорской столовой в Зимнем дворце. Августейшая семья не пострадала, но погибли 11 солдат Финляндского полка, охранявшего императорскую резиденцию. В основном это были участники Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. 14 февраля того же года срочно вызванный в столицу командующий войсками Харьковского военного округа генерал-адъютант граф Михаил Тариэлович Лорис-Меликов (1825–1888) был назначен Главным начальником Верховной распорядительной комиссии, наделенной обширными полномочиями для борьбы с революционным террором, то есть граф фактически стал временным диктатором России. А 20 февраля 1880 г. террорист-одиночка, крещеный еврей Ипполит Осипович Млодецкий (1855–1880) неудачно стрелял в Лорис-Меликова — в последнее мгновение увидев намерения убийцы, диктатор дернулся, чтобы оттолкнуть его, в результате пуля скользнула по шинели и застряла в мундире. Млодецкого судили и приговорили к повешению.
Гаршин всей душой переживал все эти события. Передачу широких властных полномочий лично Лорис-Меликову он полагал наилучшим выходом из ситуации, провоцировавшей революционный террор. А известие о покушении на генерала стало толчком к началу самого тяжелого психического кризиса в жизни писателя.
Приведу большой фрагмент из воспоминаний писателя, сотрудника «Отечественных записок» Николая Николаевича Зла-товратского (1845–1911), хорошего знакомого Всеволода Михайловича.
«Однажды Гаршин зашел ко мне, — я очень ему обрадовался, — я было заговорил с ним радушно, попросту… но, когда пристальнее вгляделся в его лицо, у меня вдруг перехватило горло: очевидно, он не слышал и не понимал ни слова из того, что я ему говорил; глаза его, широко открытые, смотрели странным, блуждающим взглядом, щеки горели. Он взял меня за руку своей холодной и влажной.
— Нет, не говорите… Все это ужасно, ужасно! — проговорил он.
— Что ужасно? — в изумлении спросил я, так как ничего ужасного совершенно не было в том, что я ему говорил.
— Нет, не говорите лучше… Я не могу… Надо все это остановить… Принять все меры… — И он боязливо сел в угол.
В это время вошел другой знакомый, я занялся с ним и не заметил, когда исчез Гаршин из комнаты. Через несколько времени входит прислуга и передает, что «барин» сидит на лестнице и что, должно быть, ему «плохо». Я бросился туда. Гаршин сидел в одном сюртуке на ступеньках лестницы, несмотря на мороз. Когда я его окликнул, он, с улыбкой провинившегося ребенка, взглянул на меня и заплакал. Я привел его в комнату.
— Это ничего, ничего… Это так… нервы, — говорил он. — Там у меня в пальто есть пузырек…
Я нашел ему пузырек с какими-то каплями. Он выпил и, по-видимому, успокоился.
— Ну, теперь надо идти, — сказал он.
— Куда же вы? Подождите еще немного…
— Нет, нет… надо… Надо непременно к одному знакомому…
И он ушел.
На другой день приходит один из наших общих знакомых и взволнованно спрашивает:
— Не видали Гаршина?.. Был он у вас? Когда?
Я сказал.
— Ведь он пропал… Его два дня уже не было дома…
Я рассказал о его странном поведении у меня. Товарищ снова бросился на поиски.
На следующий день Гаршин нашелся: где и как, я уже теперь хорошо не помню; кажется, сам явился к себе домой. Он был болен и никуда не выходил. Только спустя уже порядочное время удалось выяснить, что с ним произошло. Выйдя от меня, он отправился к одному своему знакомому, кажется чиновнику какого-то министерства, не застал его дома, написал ему записку и, оставив свое легкое пальто (я припомнил, что он в нем именно приходил ко мне), надел его «важную» богатую шубу и ушел. Оказалось, что он, наняв лихача, в этой важной шубе подкатил к подъезду дома графа Лорис-Меликова и позвонил, несмотря на поздний час (кажется, было около 9 час. вечера). Изумленный швейцар не решил его впустить, но, видя такую «важную» шубу и притом настойчивое требование видеть графа «по очень экстренному делу», лакей решил доложить. Граф был дома и принял Гаршина. Что произошло между ними — никому в подробностях неизвестно.
После таинственно передавали, что все это произошло почти накануне приведения в исполнение приговора по делу Млодецкого. Рассказывали, что будто бы Гаршин даже на коленях умолял графа об отмене исполнения приговора.
Было ли это действительно так, я лично не знаю, так как говорить с самим Гаршиным по этому поводу мне уже не пришлось»[276].
Сохранилась записка, которую Всеволод Михайлович передал Лорис-Меликову во время встречи.
«Ваше сиятельство, простите преступника!
В Вашей власти не убить его, не убить человеческую жизнь (о, как мало ценится она человечеством всех партий!) — и в то же время казнить идею, наделавшую уже столько горя, пролившую столько крови и слез виноватых и невиноватых. Кто знает, быть может, в недалеком будущем она прольет их еще больше.
Пишу Вам это, не грозя Вам: чем Я могу грозить ВАМ…
Вы — сила, Ваше сиятельство, сила, которая не должна вступать в союз с насилием…
Простите человека, убивавшего Вас! Этим Вы казните, вернее скажу, положите начало казни идеи, его пославшей на смерть и убийство…
Ваше сиятельство! В наше время, знаю я, трудно поверить, что могут быть люди, действующие без корыстных целей. Не верьте мне, — этого мне и не нужно, — но поверьте правде, которую Вы найдете в моем письме, и позвольте принести Вам глубокое и искреннее уважение Всеволода Гаршина.
Подписываюсь во избежание предположения мистификации.
Сейчас услышал я, что завтра казнь. Неужели? Человек власти и чести! Умоляю Вас, умиротворите страсти, умоляю Вас ради преступника, ради меня, ради Вас, ради государя, ради Родины и всего мира, ради Бога»[277].
Встреча закончилась тем, что Лорис-Меликов пообещал отложить казнь и пересмотреть дело. Восторженный Гаршин вернулся домой под утро, был в возбужденном состоянии, все время восхвалял ум и доброту диктатора, не усидел в комнате и ушел гулять. Ноги сами понесли его на Семеновский плац, где могла бы состояться отложенная казнь… Всеволод Михайлович поспел к агонии уже повешенного тела[278].
В этот раз приступ безумия был ужасен и длился долго. Рассказывать ход его не стоит, слишком бурные и дикие вещи происходили не один месяц и не в одном городе. В этом состоянии Гаршин приехал в Ясную Поляну ко Льву Толстому, после встречи с которым вдруг решил идти в народ и проповедовать идею уничтожения мирового зла!
