Во все эпохи холодное оружие было представителем нравственной энергии – и как такое одно только оно могло привести к решительным результатам. Это и дало право Суворову, великому знатоку человеческого сердца, сказать: «пуля дура, штык – молодец». Обвиняли его за этот афоризм, не заметив, что остановились на форме, а дух упустили. Тот же Суворов говорил: «береги пулю на три дня, а иногда и на целую кампанию, когда негде взять. Стреляй редко, да метко». Тот же Суворов советует, идя в атаку, высылать вперед лучших стрелков, а от залпов отказаться. Это показывает, что он не пренебрегал огнестрельным действием, напротив, понимал такие его свойства, которые обнаружены были только нарезным оружием, да и то пока не для всех.
Со времени введения метательного оружия в полевую войну всегда оставалась и останется истиною, что слишком исключительное желание поражать неприятеля только издали есть в то же время нежелание сходиться с ним на дистанцию меча, пики, штыка; что мало ранить зверя издали, нужно добить его вблизи, если хотят результата охоты. Из этого уже видно, что в метательном поражении обнаруживается и шаг вперед умственного развития, и как бы некоторая несостоятельность со стороны энергии нравственной: кто начинает бить издали, тот становится умнее, хитрее, но в то же время он за себя боится больше. После этого становится понятным, почему появление в полевой войне метательного оружия совпадает с нравственным упадком древних армий… Но шаг сделан, и шаг рациональный; ошибка была только в переливе в крайность, неизбежном следствии всякой новости. Дело не в том, чтоб беречь себя только для сбережения, а в том, чтобы сохранить себя более способным, а неприятеля сделать менее способным к решительной свалке. Дело не в том, чтобы беречь себя, а в том, чтобы без толку не жертвовать собою.
Из этого видно также, почему рыцари считали первое время низостью употребление метательного оружия; почему еще Фридрих считал перестрелку врассыпную разбойничьей манерой драться. Со стрельбой последний уже примирился, но со всеми естественными последствиями этого средства, необходимыми для достижения им наибольшего результата, не мог еще освоиться.
Ясно из сказанного, что холодное оружие – представитель энергии нравственной; огнестрельное – представитель ума. Не нужно много ума, чтобы лезть на штык, а в то же время не нужно много храбрости, чтобы выстрелить в неприятеля из-за камня или куста с расстояния даже 400, 500 шагов, не говоря уже о 1000.
Из этого видно: 1) что средства нанесения вреда неприятелю, которыми может располагать человек, находятся в неизбежном, присущем их природе, антагонизме, т. е. что чем более человек способен ходить в штыки, тем он менее способен быть хорошим стрелком и наоборот. А как человек, по своей природе, должен быть одинаково способен на то и на другое, то ясно, что совершенство в чем-нибудь одном – отрицает человека. Антагонизм этот проявляется во всем: в дисциплине, напр., увлечение подготовкой к холодному удару приводит к афоризму: «не смей рассуждать», увлечение стрельбою – к сентиментальному стремлению заставить рассуждать человека, т. е. заставить его рассказывать наизусть о том, сколько дыр в замочной доске и т. п., и все это под предлогом «развить» его. В том и в другом приводятся неизбежно к тренчикам, к шагистике; в первом – принимая это слово в прямом, во втором – в переносном смысле. В 1-м забывая, что у человека есть голова, во 2-м забывая, что болтать о деле еще не значит уметь его делать. В строю этот антагонизм обнаруживается еще резче: действие холодным оружием требует строя сомкнутого, безусловного подчинения воле одного; действие оружием огнестрельным требует рассыпного строя и вместе с тем возможно полного предоставления каждой единицы самой себе. Нечего и говорить, что отдельно ни то ни другое не может быть терпимо; ибо солдат, исполняющий малейшее движение не иначе, как по приказанию, есть нравственный труп, который пропадает, как только его предоставили самому себе, и, напротив, солдат, предоставленный слишком самому себе, отучается подчиняться приказанию, т. е. теряет способность обращаться мгновенно в автомата, когда это необходимо для успеха дела. В первом случае армия обращается в громадную инертивную массу, гибнущую вроде медведя, на которого напала стая пчел, в несколько сот раз уступающая ему и массою и силою; во втором – в тело разлагающееся, потерявшее свою жизненную силу и в котором каждый атом стремится к эгоистическому существованию.
Le bon soldat doit tenir entre l’homme et la chose (в переводе с французского «хороший солдат должен стоять между человеком и вещью». – Авт.), сказал один писатель; нет, скажем мы; солдат только тогда и хорош, когда он человек в полном значении этого слова. Только человек способен к срастанию в массы, когда ему сознание говорит, что в этом залог успеха; только человек может остервениться до последнего зверства, если обстоятельства его вынуждают к тому; только человек, наконец, может забыть врага и делиться последним куском хлеба с тем, кто за несколько минут перед тем посягал на его собственную жизнь.
2) Чем оружие совершеннее, тем удовлетворительное действие им требует большей практики, тем влияние его отличительных свойств на человеческую натуру резче и доведение ее до крайних последствий по тому или другому пути достигается быстрее.
Это уже показывает, до какой степени строго должно следить, чтобы упражнения те и другие шли не иначе как об руку. Мы изложим здесь основы, на которых должно быть введено стрелковое образование солдата, чтобы достигнуть этой цели.
Свойства стрельбы, как только сделалась она достоянием пехоты, были поняты вначале весьма односторонне. Полагали, что совокупностью выстрелов, единовременно сделанных, можно достигнуть издали совершенно того же результата, какой достигается ударом в штыки в свалке. Это понятие о стрельбе осуществилось в форме развернутого строя, как дающего наибольшую массу выстрелов. Понятно, что подобное мнение было неизбежно при несовершенном понимании свойств выстрела и могло быть опровергнуто практически только дальнейшим знакомством с этими свойствами. Удивительного ничего нет, если воображали вначале, что достаточно положить ружье в пояс и спустить курок, чтоб попасть в цель. Разумеется, если бы это было так, ни о чем другом не оставалось бы заботиться для нанесения наибольшего вреда противнику, как о возможно большем количестве огней на данном пространстве и в данное время.
Тут не было замечено: 1) что выпустить пулю не значит еще попасть; 2) что для последнего нужно: а) определить расстояние до цели; б) прицелиться сообразно ему; в) спустить курок, не нарушив прицельной линии, что положительно невозможно при ожидании команды, выстрелах сбоку, стесненном положении и проч. Но всего этого и заметить было нельзя; оно существовало в зародыше в гладкоствольном выстреле и, конечно, не могло обратить на себя внимания в самом начале и потому уже, что человек так нетерпеливо обыкновенно стремится к цели, которую увидел, хотя бы и ошибочно, что зачастую забывает внимательно определить все средства, необходимые для ее достижения.
