Следующее публичное выступление Пикфорд также снискало большой успех. В апреле она с триумфом совершила турне, в ходе которого продавала облигации. В организации проекта приняла участие Мейм Эйзенхауэр; ее целью было приучить людей к экономии денег. Пикфорд начала турне в столице, где продала первую облигацию супругу миссис Эйзенхауэр, а потом проехала по двадцати шести городам.
Нередко выпивка шла ей во вред, заставляя совершать неразумные поступки. В 1950 году Малкольм Бойд поступил в епископальную семинарию в Беркли, штат Калифорния. После окончания турне Мэри отправилась туда, чтобы присутствовать на его выпускных экзаменах. «Сначала она выглядела просто великолепно, — говорил Бойд. — Затем заперлась в туалете и вышла оттуда совершенно пьяная». После обеда Пикфорд обратилась к выпускникам с приветственной речью: «В-в-вы будущие люди Господа Бога, — с трудом произнесла она. — Крестоносцы новой истины в мире». От этих слов за версту отдавало плохой театральной игрой. «Все просто возненавидели ее, — говорил Бойд, перед этим расхваливавший Мэри перед однокурсниками. — Они только и говорили о ее жестокости и двуличности. С другой стороны, — спокойно добавлял он, — Мэри вырвала три года из моей жизни. Странно было бы ждать, что в этот раз она поведет себя как-то по-другому». Между тем инцидент в Беркли совершенно не смутил Пикфорд. На фотографии она запечатлена с поднятыми вверх руками и с лицом, обращенным к солнцу. Она на вершине блаженства.
В 1954 году Чаплин снова потрепал нервы своим недругам, приняв премию за вклад в дело мира, которую правые сочли «коммунистической подачкой». Более того, он отобедал с Чжоу Эньлаем. Последовали новые нападки на Чаплина, и тогда Мэри, несмотря на их конфликты, выступила в его поддержку: «Я не коммунист, но считаю, что никто, включая Чаплина, не должен подвергаться осуждению без суда». Выступая в нью-йоркском радиошоу, она сказала: «Я собираюсь бороться за право — за право Чарли, за ваше право, за свое право — иметь свою точку зрения на вещи. Я рискую накликать на себя гнев людей, которые настолько опасны, что, если вы выразите свое несогласие с ними, они бросят вас в тюрьму».
Она намекала на Вестбрука Пеглера, и этот выпад так возмутил его, что он стал ярым антипикфордистом. Он утверждал, что некогда актриса посылала ему открытки, в которых хвалила за нападки на Рузвельта. Ее последнее высказывание он назвал глупостью, а после того, как она написала статью для «Мак-Кэлл» (Пеглер считал это издание левым), заявил, что Пикфорд «порозовела».
История, связанная с публикацией в «МакКэлл», нашла свое отражение в серии разрозненных мемуаров «Моя жизнь», которые через год появились в виде книги «Солнечный свет и тень» (1955). Пикфорд с удовольствием начитывала черновые варианты книги на магнитофон. Но ее речевой поток пришлось отредактировать, и результатом стало приторное чтиво, сдобренное поучениями на тему семейной любви, дурного настроения и чувства вины. Однако книга получила на удивление хорошие отзывы критиков. Сегодня мало кто согласится с утверждением, что эта книга и впрямь «является лучшим описанием истории американского кино», но в то время лишь немногие исследователи всерьез писали об эре немого кино, и большая часть описанного в книге являлась откровением для тогдашних читателей. Мэри грустила, что ей не удалось вместить в книгу все, что она хотела сказать. «Я не могла рассказать там о самом плохом и о самом хорошем», — призналась она одному журналисту. Другому репортеру она сообщила, что боролась с издателем, но проиграла битву.
Она потерпела еще одно поражение, когда в 1955 году Голдвин, наконец, выиграл тяжбу и получил доступ на старую студию. Откровенный обмен мнениями стал неизбежен, когда он объявил, что собирается забрать оттуда все оборудование и декорации. Последовала серия исков и контр-исков, пока судья не постановил, что студия должна быть продана с молотка. «Они вели себя как дети», — с удивлением говорил Бойд, который знал, как много студия значит для Мэри. Похоже, она не верила в реальность происходящего.
Пикфорд намеревалась сокрушить Сэма Голдвина и даже позировала для фотографов, сжав руку в кулак. На аукционе она начала торги с суммы в полтора миллиона долларов. Голдвин не уступал, и постепенно цена возросла до двух миллионов. Затем Мэри потеряла самообладание. После того, как Голдвин поднял ставку еще на двадцать тысяч долларов, последовала пауза. Пикфорд молча смотрела на молоток Только когда раздался третий удар, она, казалось, поняла, что потеряла еще одну часть Фэрбенкса. После аукциона Мэри выглядела спокойной. «Я хочу на время забыть о бизнесе», — сказала она. Впоследствии Бойд говорил, что, оставшись одна, Пикфорд разрыдалась.
В марте 1955 года Чаплин, наконец, продал свои акции в «Юнайтед Артисте». «Я очень переживала по этому поводу, — позднее говорила Мэри, — хотя и не желала встречаться с Чарли». Несмотря на их конфликты, его отъезд потряс ее, ведь деловые отношения с Чаплином были еще одним звеном, соединявшим ее с Фэрбенксом и с той далекой славной эпохой.
Оставшись единственной из основателей «Юнайтед Артисте», она испытывала симпатию к Роберту Блюмофу, помощнику Крима и Бенджамина. «Ребята, во что вы превратили мою компанию?» — с нежной улыбкой спросила она у Блюмофа, будто ударила его под ребра, когда он посетил ее в Пикфэре. Они хотели возродить мощь «Юнайтед Артисте», используя методы, которые раньше не поощрялись правлением: финансирование независимых студий и совместное продюсирование. Заключив контракт со студией, продюсер «Юнайтед Артисте» участвовал в выборе режиссера, сценария, актерской группы и бюджета. После этого компания уходила в сторону, предоставляя создателям фильма полную свободу; продюсер также имел свою долю в картине и право на часть прибыли. Неудивительно, что вскоре «Юнайтед Артисте» завалили предложениями, и в 1956 году ее доходы составили шесть миллионов долларов — замечательное достижение, если учесть чудовищный дефицит 1950 года.
Предполагалось, что Мэри испытает облегчение и благодарность. Но вместо этого она чувствовала лишь усталость и ощущение потери. «Юнайтед Артисте», предмет «ее радости, гордости и отчаяния», становилась слишком тяжелым крестом. В феврале 1956 года Мэри, по примеру Чаплина, сожгла все мосты, продав свои акции за три миллиона. «Я продала их потому, что скопилось слишком много проблем, — говорила она одному писателю. — В конце концов, Гриффит умер. И Дуглас тоже», — добавила она с болью в голосе.
«Вот и вся моя жизнь вплоть до последних дней», — писала Мэри, заканчивая «Солнечный свет и тень». Но не все так просто. Шестилетний Ронни и малышка Роксана показаны очаровательными детьми, но внимательный читатель легко обнаружит, что они уж как-то слишком малы и не взрослеют. К моменту выхода мемуаров в свет их возраст равнялся, соответственно, девятнадцати и тринадцати годам. Этот странный временной пробел объясняется тем, что к тому моменту у семейства накопилось много такого, что следовало скрывать от посторонних.
