много часов подряд ходил кругами по своей комнате». Позже я рассказала Вацлаву, что нам придется искать новую бонну и почему. Он как-то странно притих, и его лицо помрачнело. Новая бонна, швейцарская девушка, воспитанная в Англии, долго пробыла в Индии, и по вечерам она рассказывала то, что знала по своему опыту о факирах и йогах. Вацлав заинтересовался ими и начал изучать эту тему.
В том году зима наступила рано. Когда пошел снег, он падал много дней и ночей без перерыва. Было спокойно и тепло; казалось, что мы были далеко от мира и всеми забыты. Мы все больше попадали во власть странных чар этой отрезанной от мира альпийской деревни. Однажды утром в это белое царство сна пришли первые новости — от Брони и «бабушки». Они были здоровы и ни в чем не нуждались. Они получили деньги, которые послал Вацлав, но, когда произошла Ноябрьская революция, они бежали в Киев. В это письмо было вложено другое письмо для меня, и там было сказано, что, когда большевики захватили власть, тюрьмы и сумасшедшие дома были открыты, и бедный Станислав, предоставленный самому себе, обгорел и умер от ожогов. Я должна была обрушить эту новость на Вацлава, но как это сделать? Я знала, что он любил своего брата. Я молчала много дней, но, наконец, набралась мужества и подошла к Вацлаву. Он в это время что-то рисовал. «Посмотри, фамка: это наша кухарка, а это Мари». И он показал мне два очаровательных рисунка пастелью — портреты кухарки и горничной, превращенных в русских крестьянок, и поразительный рисунок, изображавший Киру. «Это фунтики; как ты думаешь, она здесь похожа?»
Я ненавидела необходимость разрушить его счастье. «Вацлав, я пришла поговорить». Он сел в кресло, а я на край того же кресла. Я стала гладить и ласкать Вацлава, потом прижалась лицом к его плечу и быстро произнесла: «Станислав умер». Долгое молчание, потом Вацлав приподнял мою голову, чтобы видеть лицо, и спросил, как это произошло. Я рассказала и заплакала. Он посмотрел на меня, улыбаясь, но со странным глубоким спокойствием. «Не плачь; он был сумасшедшим, так лучше». И он наклонил голову. Та улыбка, которой он встретил смерть своего отца, появилась вновь, и теперь я знала, что Больм ошибался — Вацлав не был бессердечным, совсем наоборот. Но я чувствовала, что его поведение странное, и очень странное.
Многие импресарио услышали, что Вацлав находится в Швейцарии, и на него посыпались предложения, но я должна была отказываться от них. Один импресарио был настолько смелым, что рискнул прийти к нам домой. Я велела ему уходить, но в поселке он остановил Вацлава, попросил у него спичку и тут же начал излагать свои предложения. Упорство этого человека так позабавило Вацлава, что Вацлав позвал его в наш дом на чашку чая и пообещал, что тот первым получит свой шанс, когда он снова будет готов танцевать.
Всю эту зиму Вацлав был очень занят сочинением и рисованием. Все его рисунки имели в основе круг, и он придумал изумительную технику создания потрясающих портретов из малого числа кругов.
В длинные зимние вечера, когда снег шел и шел без конца, наша молоденькая бонна предложила попробовать провести несколько спиритических сеансов. Так мы и сделали, и это меня позабавило, но Вацлав начинал относиться к любому предмету серьезно с первого момента, когда чувствовал к нему интерес. Мы получили несколько любопытных ответов, которые записали и отложили в сторону.
«Что станет с Венгрией?»
«Она будет королевством без короля».
«А граф Тица?»
«Он будет убит».
«А Россия?»
«Ни войны, ни мира. Двадцать два года неясной обстановки, потом демократическая конфедеративная республика».
Во время этих сеансов много было сказано о том, что происходит с человеком после смерти, и о загробной жизни. Я спрашивала себя, верно ли хоть что-нибудь из этого.
«Конечно, жизнь продолжается в другой форме, фамка. Рождение и смерть очень похожи. И то и другое — части круга, который продолжается. Мы — бесконечно малая частица Бога во вселенной, и, когда мы создаем что-то прекрасное, мы отражаем Его».
Наконец, настал день, когда я смогла просигналить Вацлаву неожиданную новость: объявлено перемирие. Я, задыхаясь, взбежала вверх по лестнице, чтобы сообщить ему подробности, но он, прочитав условия, покачал головой: «Мир, мир. На таких условиях не может быть мира. Война будет продолжаться, но по-другому, в скрытой форме».
Теперь мы могли снова начать наши походы. Поднимаясь в Фексталь, мы должны были пройти через Силс-Марию, и я указала ему на дом, где Ницше жил и писал свою книгу «Се Человек». Вацлаву нравилась эта книга. С недавних пор он много читал новую работу Метерлинка «Смерть» и размышлял больше, чем когда-либо.
Новый балет Вацлава — хореографическая драма — продвигался быстро. Это должно было быть изображение сексуальной жизни, а местом действия был дом терпимости. Главным действующим лицом должна была стать хозяйка заведения, в прошлом красавица-кокотка, теперь старая и разбитая параличом из-за своей развратной жизни. Но, хотя ее тело и превратилось в развалину, ее душа не покорилась, и она неукротима в торговле любовью. Она торгует всеми любовными товарами — продает девушек юношам, молодых старым, женщину женщине, мужчину мужчине.
«Но, Вацлав, как ты сможешь выразить это?» Он стал танцевать и сумел передать в танце весь спектр сексуальной жизни. «Я хочу показать и красоту любви, и ее разрушительную сторону».
О своих планах на будущее Вацлав говорил так: «Начиная с будущей осени, если я еще не смогу вернуться в Россию, то создам собственную труппу, буду жить в Париже и танцевать». В это время Вацлав также попросил меня записывать его артистические идеи.
Снова начинался зимний сезон, и он обещал стать рекордным. Война, наконец, закончилась. Мы решили сделать наше первое Рождество в собственном доме и в мирное время радостным и были убеждены, что после печальных и бурных лет мы наконец плывем к спокойному счастливому будущему.
День 24 декабря прошел в лихорадочных приготовлениях. В гостиную внесли и поставили возле камина большую сосну. Мы сами украсили ее. Это было прекрасное, тяжело нагруженное дерево, все в леденцах, игрушках, серебряных орехах и гирляндах, а на вершине Вацлав сам укрепил сияющую серебряную звезду. «Дерево для Кирочки». Вацлав критически оглядел его взглядом: он хотел, чтобы оно было очень красивым, и оно было таким. Нам нравилось готовить его к празднику. Вацлав помог мне аккуратно завернуть в серебряную бумагу
