Вот именно, разгримировался до полной обнаженности своей тайны, своего анархического существа. И отсюда, из его ненависти к власти, – ужас, в котором он показывает царей». Так много лет спустя описывал Максим Горький в романе «Жизнь Клима Самгина» участие Федора Шаляпина в знаменитом митинге в ресторане «Метрополь».
20 октября 1905 года «Русские ведомости» дали информацию об этом митинге в «Метрополе», о том, что после пения Шаляпина было собрано более шестисот рублей и передано в пользу «рабочих освободителей».
После этих событий в газетах правого толка началась травля Федора Шаляпина: за участие в опере «Жизнь за царя» его травили левые, за «Дубинушку» и отказ петь в опере Глинки – правые.
В эти дни Шаляпин всерьез опасался за свою жизнь.
Однажды он сказал Константину Коровину, что его хотят убить. Коровин усомнился:
– Кто тебя хочет убить? За что?
– А черт их знает. «За «Дубинушку», должно быть.
– Постой, но ведь ее всегда все студенты пели. Я помню с пятнадцати лет. То ли еще пели!
– Вот ты не веришь мне, а мне постоянно угрожают, нельзя на улице показаться, все узнают меня, мало ли сумасшедших. Вот убили Баумана, друга Горького и Андреевой. А через несколько дней убили еще одного революционера, Грожана, убили все те же черносотенцы…
– Ну, убили революционеров… А ты-то…
– Не знаю, но меня хотят убить. Время пришло такое. Кого хочешь убьют.
Шаляпин привез Коровина к себе. Вошли в кабинет. Федор Иванович подошел к большому письменному столу и показал Коровину на две большие кучи писем:
– Сам посмотри. Увидишь, что я не преувеличиваю.
«Я вынул одно письмо и прочел, – вспоминает К. Коровин. – Там была грубая ругань, письмо кончалось угрозой: «Если ты будешь петь «Жизнь за царя», тебе не жить».
– А возьми-ка отсюда, – показал он на другую кучу.
Я взял письмо. Тоже безобразная ругань: «Если вы не будете петь, Шаляпин, «Жизнь за царя», то будете убиты».
– Вот видишь, – сказал Шаляпин, – как же мне быть? Я же певец. Это же Глинка. В чем дело? Знаешь ли что? Я уезжаю!
– Куда?
– За границу. Беда – денег нельзя взять. Поезда не ходят… Поедем на лошадях в деревню.
– Простудишься, осень. Ехать далеко. Да и не надо. В Библии сказано: «Не беги из осажденного города».
– Ну да, но что делается! Горький сидит дома и, понимаешь ли, забаррикадировался. Насилу к нему добился. Он говорит: «Революция начинается. Ты не выходи, а если что – прячься в подвал или погреб». Хороша жизнь. Какие-то вчера приходили к воротам.
– Поедем ко мне, Федя. У нас там, на Мясницкой, тихо. А то возьмем ружья и пойдем в Мытищи на охоту… И Шаляпин переехал ко мне».
Договорились, что Шаляпин напишет письмо Теляковскому с просьбой предоставить ему отпуск, распорядится по самым неотложным делам, поцелует своих детишек и Иолочку и скроется на время куда-нибудь, а может, и со всем семейством махнут куда-нибудь в глушь.
Пришел домой, а Иолочка вручает ему письмо от Максима Горького.
– «Милый Федор! Приходи завтра вечером. Меня охраняет кавказская боевая дружина – восемь человек, – славные такие парни. Им очень хочется посмотреть на тебя. Мне – тоже. Приходи! Алексей». Ты, Иола, читала, конечно, эту записку?
Иола Игнатьевна кивнула: записка была без конверта и без числа. Шаляпин вопросительно посмотрел на Иолу.
– Какой-то мальчик принес, а Горький написал записку, проезжая мимо нашего дома, куда-то спешил, даже не зашел.
– Ну вот, а мне советует сидеть дома и забаррикадироваться.
– Пойдешь, Федя? Ведь у нас дети…
Шаляпин, глядя на Иолу Игнатьевну, с тоской смотревшую на него, все реже и реже бывавшего дома после рождения близняшек, с досадой махнул рукой:
– Ведь обидится. Да и мне самому хочется повидать его, расспросить, когда все это кончится, житья нет. О Господи! Как тошно смотреть на все творящиеся безобразия в нашей стране. Куда бы сбежать из этой страны, где нет житья ни писателям, ни певцам, ни фабрикантам и помещикам… Да и всем плохо, когда нет воды, электричества, нет свежего хлеба, когда оглядываешься по сторонам и думаешь при этом: «Слава тебе Господи! Вроде бы никто не замахивается кистенем аль кулаком, авось пронесет нынче…» Надо, Иолочка, надо поехать к моему другу Алексе, он, видишь, жизнью рискует, о благе народа думает, а я буду здесь отсиживаться. – Шаляпин презрительно обвел уютно обставленную гостиную, куда он зашел с письмом в руках.
Иола Игнатьевна огорченно вздохнула, понимая всю тщетность дальнейшего разговора: Федор Иванович, по всему чувствовалось, принял решение.
Алексей Максимович Горький в то время жил в новом доме на углу Воздвиженки и Моховой, напротив Румянцевской библиотеки и музея. Шаляпин приехал поздно, но в квартире было полно различного люда – рабочие, студенты, интеллигенты входили, выходили, говорили, размахивали руками, какими-то листочками, кричали, смеялись. Настолько все это было странным и непривычным даже в доме Горького, что Шаляпин растерялся: туда ли он попал. Возвышаясь над этим бурлящим потоком, Шаляпин вскоре увидел поднявшегося над своими собеседниками друга, тут же радостно заокавшего:
– О-о-о! Кого я вижу! Господа-товарищи! К нам пожаловал сам Федор Иванович, знакомьтесь!
При этих словах Горький и Шаляпин уже крепко тискали друг друга, как будто давно не виделись, присутствовавшие при этом скромно замолчали. Шаляпин и приехавший вместе с ним Арсений Николаевич Корещенко знакомились с кавказской боевой дружиной, охранявшей Горького, с руководителями московского забастовочного движения, оказавшимися почему-то тоже здесь, у Горького.
– А мы только что были на концерте, чуточку задержались там, пришлось взять шляпу и обойти дорогих наших слушателей, на доброе дело собрал свыше ста рублей, концерт-то был бесплатным, ничего, не разорятся.
Шаляпин никак не мог привыкнуть к такой обстановке, оглядывался, поправлял пальто, не знал, куда деть шляпу. Горький понял его состояние и толкнул его в бок:
– Ты что, Федор, никак не можешь привыкнуть к этим дорогим моим охранникам? Все они – студенты Московского университета, хорошие ребята, не обращай внимания на их лица, они специально отрастили бороды, чтобы потом их трудно было узнать. Хочешь чаю? У нас самовар все время стоит на столе. Мало ли кто придет. Со всех сторон идут, сюда стекаются все новости, происходят встречи с нужными людьми, вырабатывается тактика и стратегия, здесь бывают и руководители московского забастовочного движения, и наши боевики, даже мне трудно всех запомнить. Идут и идут, но непременно что-нибудь свеженького принесут, приятные и неприятные бывают новости, но тут уж ничего не поделаешь… Вот Маруся здорово помогает…
