Все было так, как обещал Галлер. С приходом «Исети» в Куйбышев на берегу развернули выносной приемный пункт, с 22 октября ГМШ обеспечили радиосвязью с Ленинградом и Полярным, а в дальнейшем и с другими пунктами. От корабля к телеграфному узлу Наркомата связи протянули кабельные линии длиною в несколько десятков километров. Это позволило установить телеграфную связь с Севастополем, Архангельском и Полярным[256].
День отлета Алафузова в Куйбышев вспоминает в Н. Г. Кузнецов.
«— Неужели, как и в ту Отечественную войну, придется уничтожить нашу первопрестольную? — спросил меня В. А. Алафузов…
— Не может быть, не может быть! — как бы отвечая Владимиру Антоновичу, сказал А. М. Галлер…»[257]
Вскоре вылетел в Куйбышев и Н. Г. Кузнецов. Нужно было убедиться в нормальном функционировании ГМШ, управлений наркомата, побывать в Генштабе, также находившемся в Куйбышеве. Лев Михайлович со своей оперативной группой разместился в небольшом доме на Скаковой аллее. Здесь, как вспоминает Н. Г. Кузнецов, располагался небольшой подземный узел связи и можно было работать и при воздушной тревоге[258].
Положение на фронтах в те дни было тревожным. Немецкие войска прорвали нашу оборону на Перекопе, вышли к Ишуньским позициям. В случае нового прорыва врагу открывался путь к Севастополю, на Керченский полуостров. К концу сентября фронт на южных и юго-западных подступах к Ленинграду стабилизировался, но враг усиливал нажим на Тихвин, а это грозило соединением немецких войск с финнами. Тогда Ленинград лишился бы и последней коммуникации с Большой землей через Ладожское озеро.
Драматично складывалась обстановка и в Москве.
15 октября Лев Михайлович на четверть часа заехал домой. Сестры были в волнении. Все квартиры в их подъезде уже опустели, уехали жильцы и из квартир в других подъездах. Что же делать им? Лев Михайлович постарался успокоить, напомнил, что он рядом, что без них Москву не покинет. Проверил, есть ли в доме еда, поцеловал. Сжало сердце — такие старенькие, испуганные. А на следующий день, 16-го, побывать дома не смог, хотя понимал, каково сестрам. Закрылось метро, опустели улицы. Смотрят, наверно, из окна, как осенний холодный ветер гонит по Лубянке обрывки бумаг, какой-то канцелярский мусор…
Н. Г. Кузнецов вспоминает: «Когда я прилетел из Куйбышева в Москву, адмирал Л. М. Галлер, внешне спокойный и, как всегда, аккуратный, подробно доложил обстановку в Крыму на последний момент. Из его доклада, телеграмм и оперативных сводок стало ясно, что на Ишуньских позициях идут тяжелые бои»[259]. Галлер доложил также наркому, что Приморская армия эвакуирована из Одессы и под руководством Л. А. Владимирского доставлена в Севастополь. Командующий эскадрой ЧФ проявил себя как превосходный флагман. Крейсера и эсминцы отразили все атаки гитлеровской авиации — и пикировщиков, и торпедоносцев, надежно прикрыли транспорт с войсками. Потери конвоя — лишь один транспорт, который шел концевым и не имел на борту войск. Команда его спасена. Передовые части приморцев уже вступили в бой на Ишуньских позициях. Но основные силы армии на марше. И еще — во исполнение решения ГКО начато формирование 25 морских стрелковых бригад. Флоты выделяют 35–40 тысяч моряков; это будет их костяк. Готовится формирование морского стрелкового батальона из частей, подчиненных Наркомату ВМФ в Москве.
Теперь нарком Н. Г. Кузнецов и его заместитель Л. М. Галлер вместе круглосуточно работали на командном пункте на Скаковой. Операторы вели на картах обстановку по сводкам, поступающим с флотов, общую карту обстановки на сухопутном фронте по сводкам Генштаба. Дважды в сутки Лев Михайлович докладывал наркому положение на флотах, информацию, поступившую от ГМШ и управлений из Куйбышева и Ульяновска, докладывал о текущих делах и требующих его решения вопросах по своей части — как замнаркома по кораблестроению и вооружению. Работалось Льву Михайловичу, несмотря на тяжелое время, удивительно спокойно. Он слышал, конечно, об арестах в первые дни войны командующего Западным фронтом генерала армии Д. Г. Павлова и его начштаба генерал-лейтенанта В. Е. Климовских, замнаркома обороны генерала армии К. А. Мерецкова. И все же казалось; с началом войны ушла в прошлое ненадежность, некая иллюзорность его жизни. И не только его. Осталось дело, которое требовало отдачи всего себя во имя защиты Родины от врага. Так, во всяком случае, он это ощущал. Однажды, во время короткого сна под утро, ему приснилось нечто странное — смешались годы, первая мировая и эта война, он вдруг увидел брата Вернера, молодого и веселого, в мундире поручика, он сидел с сестрами за столом, пили кофе…
Нарком Кузнецов вспоминает те дни: «Утром, когда мы с Галлером выходили во двор подышать воздухом, были слышны выстрелы с фронта. Мы не говорили с ним о близости фронта, скорее, бодрили друг друга, хотя настроение было мрачное, ведь положение нашей столицы было серьезное. Судьба флотов в этот период зависела прежде всего от положения на сухопутных фронтах, и мы старались всячески оказать возможную помощь. В эти тяжелые для Москвы дни Галлер не нарушал ритма своей работы и уж, конечно, был на своем месте в любое время суток»[260].
Враг наступал на всех фронтах. 19 октября ГКО принял решение о введении в Москве и прилегающих районах осадного положения. 22 октября немцы обошли левый фланг Ишуньских позиций и неделю спустя перешли в наступление по всему фронту, вторглись в степную часть Крыма. Несколькими днями раньше замнаркома ВМФ вице-адмирал Г. И. Левченко, до войны ведавший Инженерным и Строительным управлениями Наркомата ВМФ, был назначен Ставкой командующим войсками Крыма. Но он мало что успел предпринять: гитлеровские дивизии стремительно продвигались к Севастополю и Керченскому полуострову. Тихвин же, однако, оставался недостижимым для врага, и по Ладожскому озеру шли караваны с грузами Ленинграду, фронту и флоту.
В последние дни октября нарком Н. Г. Кузнецов вылетел в Архангельск, выполняя поручение Ставка. И. С. Исаков вернулся и приступил к фактическому исполнению обязанностей начальника ГМШ 24 октября. Через четыре дня Исаков и Галлер с беспокойством знакомились с телеграммой в адрес наркома, полученной от командующего Черноморским флотом Ф. С. Октябрьского. Их беспокойство было понятным: немцы где-то на подступах к Бахчисараю, Приморская армия отходит, а Октябрьский сообщает, что вышел из Севастополя на эсминце «Бойкий» в Поти «для подготовки баз и перебазирования флота в порты Кавказского побережья»[261]. Решение командующего флотом не одобрял, как выяснилось позже, и член Военного совета ЧФ Н. М. Кулаков[262]. Через сутки в Севастополе было введено военное положение. Конечно, 31 октября в ГМШ еще не знали, что 51-я армия генерал-лейтенанта П. И. Батова безуспешно пытается задержать продвижение врага на восток — к Керченскому проливу, а Приморская армия генерал-майора И. Е. Петрова, направляясь к Севастополю, вынуждена отходить на юго-восток, к Ялте, так как кратчайший путь через Бахчисарай перекрыт противником. Но ощущение крайней опасности, нависшей над Севастополем, было. И Исаков в тот день направил наркому в Архангельск телеграмму с докладом о намерении Октябрьского перевести корабли в порты Кавказского побережья. В этой же телеграмме начальник ГМШ предлагал оставить артиллерийские корабли в Севастополе, порты Кавказа подготовить для базирования флота и перевести в них большую часть подводных лодок и часть вспомогательных судов.
