служили десятки не менее достойных иереев. Например, отец Валериан Кречетов, которого протоиерей Всеволод Шпиллер противопоставлял названным как «пылающего» православной верой, «совсем в то же время не фанатика, умного, скромного, вполне интеллигентного человека» (213, с. 517). Их было немало, священнослужителей, сумевших, при всей неоднозначной оценке их деятельности, прорвать плотную завесу, отгораживавшую советских людей от учения Христа, от жизни с Богом. Власть не оставалась нейтральной к их деятельности, тем более что некоторые почти провоцировали ее реакцию. Отец Дмитрий Дудко в своих проповедях страстно обличал безбожников и разрушителей храмов, а в атеистическом государстве такие обличения принимают политический, «антисоветский» характер – и в январе 1980 года отец Дмитрий был арестован по обвинению в антигосударственной деятельности.
Конечно же, Церковь оставалась в плену у Советского государства. И мало кого могли обмануть фотографии Патриарха Пимена и других иерархов в президиуме международных встреч или выделенный правительством для Патриарха роскошный лимузин. Сам Святейший однажды кратко и ярко охарактеризовал свое положение: он чувствовал себя «пленником в золотой клетке» (114, с. 475). Почему же Церковь молчала в годы нарастающей либерализации советского режима?
Ответ на этот вопрос дал в одном из своих первых посланий Святейший Патриарх Алексий II: «…опыт также нам сковывал уста. Даже в годы уже пришедшей “гласности” покойный Патриарх Пимен не нарушил своего молчания. Дело было не только в его болезни. С одной стороны, он привык молиться за Россию, не надеясь на добрый исход политических игр. С другой – не было уверенности, что, начни Церковь разговор с обществом о самом главном – не о культуре, миротворчестве и благотворительности, а о Христе Распятом и Воскресшем, – и она будет услышана и понята» (114, с. 533).
Ведь к тому времени в советском обществе начинали господствовать не только коммунистические или национально-патриотические тенденции. Набирало силу откровенно западническое либеральное течение, сильное своим отрицанием всего предыдущего исторического опыта России. Оно и сумело на определенное время повести за собой усталое и разочарованное советское общество, разрушить существовавшее государство и направить развитие России в русло зависимого развития, отказа от своих духовных корней.
Важным актом, свидетельствующим об изменении характера церковной политики Советского государства, стало в 1982 году решение о передаче РПЦ Свято-Данилова монастыря. Но все же очевидным рубежом стало празднование 1000-летия Крещения Руси в 1988 году. Этот важнейший юбилей Русской Церкви и государства был проведен при поддержке и участии органов власти. Почему вдруг?
Коммунистический режим переживал серьезнейший кризис и в поисках выхода использовал более тонкие методы контроля над обществом: была разрешена «гласность», началась некоторая демократизация в общественной жизни. Правда, в своей церковной политике поначалу режим М. С. Горбачева следовал сталинско-брежневскому курсу жесткого пригляда за Церковью. Лишь после инициативного письма митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия в декабре 1985 года на имя Генерального секретаря ЦК КПСС с призывом изменить характер отношений между Церковью и государством постепенно начинается новый этап в церковно-государственных отношениях. В официальных публикациях уже дается нейтральная по тону оценка, говорится, что «Церковь сумела найти свое место в социалистическом обществе», что «впервые за свою историю она стала независимым добровольным сообществом, сосредоточившимся на своих прямых религиозных функциях» (149, с. 669; 76, 1988, № 4, с. 122).
В апреле 1988 года, на семидесятом году существования Советской власти, в Кремле состоялась встреча М. С. Горбачева с Патриархом Пименом и членами Священного Синода. По оценке митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия (Пояркова), встреча «была вызвана чисто пропагандистскими целями… и рассматривалась как протокольная. Но в условиях новых веяний открытости беседа оказалась предельно деловой… это была историческая встреча» (200, с. 8).
И многие вспомнили тогда пророчество Иеремии: Ибо так говорит Господь: когда исполнится вам в Вавилоне семьдесят лет, тогда Я посещу вас и исполню доброе слово Мое о вас, чтобы возвратить вас на место сие (Иер. 29, 10).
Далее шаг за шагом государство отступает с позиций богоборчества и воинствующего атеизма. В мае 1988 года Церкви передаются великие святыни, в их числе – частицы Древа Креста Господня; возвращается часть Киево-Печерской Лавры; церковных деятелей допустили к средствам массовой информации. Таким образом, Русская Церковь не только смогла пережить свое «вавилонское пленение», но и оказать воздействие на общество и государство, содействуя происходившим в них переменам.
С падением в 1991 году Советского государства и отказом новой власти от коммунистической идеологии стало возможным подлинно свободное от внешних факторов развитие РПЦ. Новый период ее истории, связанный с именем Патриарха Алексия II, потребовал выработки нового характера отношений с государством. Но рассказ об этом выходит за рамки темы «пленения» Русской Церкви.
Однако позволю себе назвать еще одно явление, общее для трех вождей нашей Церкви советского времени: все они часто служили в Богоявленском соборе, ставшем в феврале 1945 года патриаршим кафедральным храмом, столь дорогом для всех нас.
Казалось бы, так ли уж важно, какой именно из московских храмов стал патриаршим? Но нет ничего случайного у Бога. Само существование храма, посвященного Богоявлению Христову, стало, таким образом, и подкреплением, и утверждением Святейших Предстоятелей Русской Церкви в их тяжком и молчаливом подвиге. В соборе происходила интронизация патриархов Сергия, Алексия I, Пимена и Алексия II; в нем упокоились Патриарх Сергий и Патриарх Алексий II; в нем началось празднование торжества 1000-летия Крещения Руси. Дом Божий, Церковь Христова оставалась жива – столп и утверждение истины (1 Тим. 3, 15).
Кормчий ковчега спасения
Митрополит Антоний (Блум)
В октябре 1989 года в Москве в Свято-Даниловом монастыре проходил Архиерейский Собор Русской Православной Церкви. В один из дней Собора во время совершения торжественной литургии произошло прославление двух новых святых – патриархов Иова и Тихона. В переполненном Свято-Троицком соборе Святейший Патриарх Пимен, трижды возносил над головами молящихся первые иконы новых святых. Величественное пение хора, праздничные облачения архиереев и других священнослужителей, густые клубы возносившегося к куполу ладана – все это усиливало взволнованно-возвышенное состояние присутствующих. То воистину оказалось нежданное торжество Православия в еще коммунистической России.
Но вот завершилась служба. Молящиеся медленно покидали храм. Из северных дверей стали выходить архиереи, и к ним многие тянулись за благословением. После всех архиереев по ступеням спустился еще один худощавый, невысокого роста священнослужитель в черной рясе и без скуфьи. Простое лицо, недлинная седая борода, густые темные брови, на груди – панагия. И народ вдруг метнулся к нему, и на недоумевающие вопросы иных пролетело по толпе: «Владыка!.. Это же владыка Антоний!». Так происходило при всех появлениях владыки в России.
К тому времени имя митрополита Антония Сурожского получило широкую известность в церковной среде благодаря ходившим по рукам в «самиздате» проповедям и регулярным беседам владыки по радио на
