— Значит ли это, что восемнадцатого августа вы знали, что на следующий день в Москву войдут танки?
— Нет. Я не знал этого.
В понедельник, 19 августа, его разбудил стук в окно. Это был сосед, решившийся нанести неприлично ранний визит под тем предлогом, что ему нужно было подтвердить или опровергнуть самые радужные свои предположения: «Ну что, Андреич, наша взяла?» «Андреич», меж тем, знать не знал, о чем идет речь, и только покрутив ручку настройки радио, по которому с утра пораньше гоняли обращение ГКЧП к трудящимся, понял: началось. Жене и детям он наказал оставаться на даче, а сам, облачившись в белый, парадный костюм, плюхнулся в «Жигули» и, безбожно нарушая скоростной режим, покатил в Москву. Наконец-то дела налаживались; слово к народу оборачивалось делом; «я был наполнен этой энергией реванша, это были мои дни, это были мои танки, это был мой реванш».
На пару минут он заглядывает домой, на Тверскую, где вынужден отражать телефонную атаку, причем звонили «высшие чины государства», такие как генерал армии Шлягов, начальник Главпура, предполагавший, что он обладает информацией о том, что происходит. Дав понять генералитету, что по не зависящим от него причинам он не может распространяться о деталях происходящего, он дует в редакцию, куда люди уже валят толпами, принимая его не то за нового министра культуры, не то за главу одного из департаментов ГКЧП. Все они справляются, насколько серьезен переворот, будет ли срезан слой управленцев, хотят участвовать, и поначалу он объяснял им подлинное положение дел, а потом махнул рукой и принялся раздавать задания: возглавьте танковую дивизию и направляйтесь на Минск; вам поручено взять Соловки, а вам — обеспечить прорыв в пиренейском направлении. Странные фарсовые нотки чувствовались во всей этой чрезвычайщине с самого начала. Уже в первый день его удивляет, что после трансляции манифеста ГКЧП дикторы как ни в чем не бывало предоставляют слово Ельцину, который называет введение чрезвычайного положения и отстранение Горбачева антиконституционным; опять же, при объявленном военном положении, связь не отключена, можно общаться с заграницей. Разумеется, по неопытности он еще не понимает, до какой степени половинчатыми были меры ГКЧП.
После обеда, перемещаясь с Цветного на Герцена, в Дом Ростовых, он успевает подумать о возможностях, которые сулит ему победа ГКЧП, сплошь состоящее из его хороших знакомых. Пост министра его не привлекает — он знает, что прямая административная деятельность бистро ему наскучит. А вот «День» — а он любил свою молодую газету — можно было сделать центральной политической газетой страны и загасить через нее либеральный пожар.
Проханов с членами ГКЧП.
Чрезвычайное заседание секретариата Союза писателей, посвященное обсуждению создавшейся политической обстановки, вел Сергей Михалков. «Вечный конформист», он выступает с предложением поддержать ГКЧП. Проханов тотчас же выбегает из зала — позвонить в редакцию «Дня» о михалковском решении, успеть вставить в гранки номера. Вернувшись, он застает на трибуне осторожного Феликса Кузнецова, который предлагал осмотреться и не принимать категорических скоропалительных решений, «дать процессам развиться». Затем слово предоставляют самому Проханову — и тот, вместо того чтобы спеть гимн ГКЧП, неожиданно заявляет, что, по его мнению, роль Союза писателей заключается в том, чтобы в этот жестокий период истории, когда идет реставрация централизма, уберечь от репрессивных ударов демократическую часть культуры, над которой нависает опасность. «Я решил сыграть роль такого Горького, который спасал интеллигенцию. Я все-таки был не вульгарный политик, я понимал, что возможные репрессии консервативного режима могут коснуться той оголтелой, распоясавшейся либерально-демократической литературы, которая вся была политизирована. Если заниматься чисткой политической и идеологической, то, конечно, надо было чистить не только партию Горбачева и Яковлева, выскабливая из нее метастазы либерализма, но и, конечно, газеты, культуру, театры, все. Но тогда я проявил толерантность — может, заигрался». Озадаченный услышанным, секретариат разошелся, так и не приняв никакого решения. (На секретариате меж тем присутствовал некто Владимир Савельев, референт, который тут же отбил в «Комсомолку» сообщение о том, что секретариат Союза писателей СССР принял решение поддержать ГКЧП, читай: консервативный СП — гнездо путчистов. По мнению Проханова, это была провокация, поставившая после 21 августа СП под удар и сделавшая его легкой добычей Евтушенко, Г. Бакланова и Тимура Гайдара. «Удивительно, никто из секретарей не пришел защищать Союз писателей СССР. Все сдрейфили, ушли».)
20 августа по телевизору показывают пресс-конференцию — дрожащие руки Янаева крупным планом, а затем гоняют «Лебединое озеро». Я напоминаю ему о довольно убогом виде его друзей и их скудном идеологическом репертуаре. «Да, я все помню. Ну, видите ли, руки тряслись у всех. У Брежнева, и у Черненко, и у Андропова. Я думаю, этот тремор — знак принадлежности к аристократической, партийной касте. А „Лебединое озеро“, ну что вы — это все равно что „Нибелунги“ для Третьего рейха». В «Последнем солдате империи» провал пресс-конференции и трясущиеся руки участников объясняются тем, что в зале находился «главный маг Солнечной системы, полковник Джон Лесли из Балтимора». Именно он, «расправив над рядами черный перепончатый купол крыльев», навел на сцену холод и, как Хоттабыч на экзамене по географии, замутил сознание гэкачепистов и заставил их нести чушь. Тремор? «Люди за столом замерзали. Над ними висели огромные тяжелые сосульки. Их окружили сугробы, над которыми неслась поземка, туманила их окоченелые тела».
Верил ли он в победу ГКЧП? «Конечно, с самого начала». Что, по его мнению, должны были сделать путчисты? Им надо было заполнить телевизор компроматом на Ельцина (которого «много было»), быстро устроить над ним показательный процесс. «Интернирование одного Ельцина сняло бы вообще всю проблему ГКЧП». Пытался ли он включиться в процесс? Звонил им? Да, но к тому моменту все они были для него практически недоступны. У него не было ни прямой линии, ни даже «вертушки» — а те все время заседали и мотались между Москвой и Форосом, ведя переговоры с Горбачевым. За все эти три дня ему удалось переговорить только с Варенниковым и несколько раз с помощником Бакланова. «На самом деле я ГКЧП не управлял: какое отношение я, писатель, журналист, мог иметь к блокированию связи, к распределению дивизий, к депортациям, к арестам? Я же не был включен в структуры партии. Мои отношения с этими людьми были внеструктурные, товарищеские, советнические».
