В отношении финансов была принята и другая мера. Некоторые общины, прежде не платившие дань и пользовавшиеся автономией, утратили теперь эти привилегии. Другие, напротив, смогли освободиться от податей, но за соответствующую сумму – вероятно, немалую. Впоследствии, правда, сенат после смерти Суллы вернул их к прежнему положению {Цицерон. Об обязанностях. III. 87; Annum. ГВ. I. 102. 475).
При решении долгового вопроса Сулла решил идти по пути инфляции и тем облегчить положение должников (прежде всего нобилей).[1335] Особым постановлением он узаконил обращение монеты с пониженным содержанием серебра (Павел. Сентенции. V. 25. I).[1336] Остался в силе закон Валерия Флакка 86 года, значительно облегчавший уплату долгов.[1337] Конечно, такая политика была выгодна многим нобилям, на которых наседали кредиторы. Однако от долгов страдали и крестьяне. А те, кто получал жалованье порченой монетой, могли лишь сетовать на изменчивость финансового законодательства.
Надо было еще позаботиться о солдатах – главной опоре Суллы. Если Марию пришлось вступить в союз с Сатурнином, чтобы провести в жизнь закон о наделении своих ветеранов землей, то его противнику ничего подобного не требовалось. Он был диктатором де-юре и де-факто, и уже этого хватало, чтобы решить вопрос. Воины Мария селились где-то на окраинах империи, Сулла же мог позволить себе наделить своих воинов землей в самой Италии, благо многие ее общины оказали сопротивление и заслужили кару. На конфискованных у них землях начали водворяться солдаты и офицеры победившей армии – примерно 120 тысяч человек (Аппиан. ГВ. I. 96. 448; 100. 470; 104. 489).[1338]
Наиболее активно колонизовались Кампания (Помпеи, Нола, Капуя, Галатия и др.), Этрурия (Волатерры, Флоренция, Клузий, Арреций и др.), Умбрия (Сполеций, Интерамна, Тудер, Америя), Лаций (Ариция, Пренесте, Бовиан, Тускул, Гавис и др.). Одна колония, Алерия, была выведена за пределы Италии – на Корсику.[1339] Аппиан пишет, что ветераны получили большие наделы (ГВ. I. 104. 489), но сколько именно, мы не знаем. Предполагается, что величина участков колебалась от 10 до 100 югеров в зависимости от ранга и длительности службы.[1340]
Любопытно, что Самний и Лукания, активно сопротивлявшиеся Сулле, колонизации не подверглись.[1341] Почему – понятно. Эти области не отличались плодородием, к тому же были страшно разорены в ходе Союзнической и гражданской войн, а их население сильно уменьшилось. Найти среди местных жителей батраков было бы нелегко, да и те, что согласился бы стать ими, вряд ли как следует трудились бы на своих поработителей. А многие ушли бы в горы и нападали бы на хозяйства ветеранов. Куда лучше ветераны чувствовали себя на плодородных землях Этрурии или Кампании.
Создавая колонии, Сулла убивал сразу трех зайцев: награждал воинов, наказывал италийцев, создавал себе опору на будущее.[1342] Иногда пишут о том, что он совершил своего рода революцию.[1343] Спору нет, такой масштабной раздачи земель простым людям в истории Рима еще не было. Но ведь революция никогда не является самоцелью. Сулланские земельные раздачи приносили выгоду лишь их организатору и получателям наделов. Но в дальнейшем они порождали такие сложности, которые в конце концов ударяли по самим ветеранам Суллы. Окрестные жители, даже если они не были согнаны с занятых ветеранами земель, все равно ненавидели пришельцев и по возможности оказывали им сопротивление. Новые хозяева вели себя как оккупанты, чинили насилия, и восстания против них начались уже в 78 году (Транш Лициниан. 34F). А вот о бунтах против марианских колонистов сведений нет. Сулланские ветераны, чувствуя себя слишком вольготно, зачастую «проедали» дарованное диктатором и через 10–15 лет оказывались у разбитого корыта (Саллюстий. Заговор Катилины. 16.4; 28.4). Так что «кулачное право», с помощью которого Сулла проводил аграрную политику, показало лишь свое бессилие.
Конечно, не вся Италия стала жертвой жестокости победителей. Как мы видели, Брундизий, первым открывший ворота Сулле, получил налоговые послабления. Никак не пострадала Аггулия, пропустившая без боя его легионы.[1344] По-видимому, то же можно сказать и о других областях Южной Италии. Мы уже говорили о том, будто Сулла рассердился на Красса, проскрибировавшего кого-то в Бруттии без приказа диктатора. Хотя мотивы ссоры с Крассом могли быть иными, но эта история, видимо, отразила тот факт, что на юге Апеннинского полуострова диктатор старался избегать лишнего кровопролития.
За италийцами сохранили права римского гражданства, а также распределение cives novi по 35 трибам. Вопрос этот больше не вставал ни тогда, ни позже.[1345] Сулла раздвинул границы Италии на север, уменьшив территорию Цизальпинской Галлии, преобразованной в проконсульскую провинцию.[1346] Границей Италии стала река Рубикон, которая обрела известность в последующие века благодаря Цезарю. Что еще более важно, многие города Апеннинского полуострова получили самоуправление.[1347] Так что далеко не вся Италия пострадала от произвола диктатора. Здесь, как и в Азии, Сулла с успехом реализовывал привычный римский принцип «разделяй и властвуй».
Оставалась еще одна проблема – отношения с ближайшим окружением. Как мы видели, с некоторыми сподвижниками Сулла расстался – отдалил от себя Красса, расправился с Лукрецием Офеллой. И тому и другому он был весьма обязан: первый отличился при Коллинских воротах, второй умело провел осаду Пренесте. Оба были достаточно молодыми людьми. Но оставался еще один представитель «молодежи», самый юный из соратников диктатора, – Гней Помпеи.
В начале 81 года он завершил операции на Сицилии и в Африке. Дальнейшее Плутарх излагает следующим образом. Сулла приказал молодому полководцу распустить армию и с одним легионом ожидать преемника. Солдаты Помпея возмутились. Тот просил их не бунтовать и будто бы даже угрожал самоубийством, если они не утихомирятся. Диктатор же сказал друзьям, что не дело в его возрасте воевать с мальчишками – хватит с него Мария Младшего, который доставил ему столько хлопот. Общественные симпатии, согласно Плутарху, были на стороне Помпея, и Сулла решил не упрямиться. Он позволил ему вернуться, встретил его далеко за пределами города (большая честь!) и приветствовал прозвищем «Великий». Прозвище это закрепилось за Помпеем навсегда. Сам он, опьянев от успеха, стал претендовать на триумф (разумеется, не над марианцами, а над их союзниками-нумидийцами). Диктатор отвечал, что Помпеи не занимал ни преторской, ни консульской должности, какие только и дают подобное право.[1348] Даже Сципион (будущий Африканский), разбив карфагенян в Испании, не просил триумфа. Однако Помпеи, узнав об этом, будто бы сказал, что люди больше поклоняются солнцу восходящему, чем заходящему. Пораженный Сулла, услышав о столь дерзких словах, вскричал: «Пусть празднует триумф!» (Помпеи. 13–14).[1349]
