Анна Масс
Юрий Елагин и его книга «Укрощение искусств»
Альманах литературного клуба «Образ и мысль» Выпуск 9, июнь 2005 г.
Наверное, я его видела глазами пятилетнего ребенка до войны, но он не отпечатался в моей памяти. Старшие «вахтанговские дети» нашего дома, которым перед войной было пятнадцать – семнадцать лет, и немногие старики – его еще помнят.
Он был скрипачом в театральном оркестре и часто приходил в дом на Большом Лёвшинском к своим старшим друзьям и коллегам – Николаю Петровичу Шереметеву и Василию Васильевичу Кузе. Из рассказов о нем возникает образ хрупкого голубоглазого блондина, очень курносого, с ярким, будто нарисованным румянцем и тонким «буратинским» голосом. Может быть, из-за этой «херувимской» внешности и этого его голоса молодые актрисы, за которыми он ухаживал, не принимали его всерьез. Голос он незадолго до войны исправил: опытный театральный ларинголог переставил ему регистр на более низкий. И это превращение дисканта в баритон тоже служило темой дружеских шуток и анекдотов. Такой был стиль общения в минуты отдыха – необидные подтрунивания, розыгрыши, дурачества. Каждый, кто появлялся во дворе, был вовлекаем в веселое действо и должен был подыграть, подхватить импровизацию. Подначивали и Елагина. В этом был знак расположения. Он это понимал и не обижался. В театр Вахтангова он был влюблен – в его спектакли, в коллектив, в самую его атмосферу.
Был Юра Елагин – как тогда это называлось – «из социально-опасных»: внук текстильного фабриканта, сын репрессированного отца-инженера. Девятнадцатилетним был в 1929-м году арестован, отсидел несколько месяцев в Бутырках, после чего его отпустили «за отсутствием состава преступления», лишив при этом гражданских прав. Мать, из интеллигентной буржуазной семьи, пианистка, отправилась в Сибирь, жила в поселке недалеко от того лагеря, где находился ее муж, с единственной целью – хоть изредка видеть его и по возможности облегчать его жизнь. Своей матери Юрий обязан любовью к музыке и музыкальным образованием. С восьми лет его учили играть на скрипке.
«Хотя в глазах моих родителей, – пишет он в своей книге, – как в большинстве московских старых семей, музыка не имела репутации серьезного занятия, которому можно посвятить всю свою жизнь, судьба распорядилась так, что именно скрипка стала моей спасительницей, профессией и средством к существованию».
Он мечтал продолжать музыкальное образование, но путь в Консерваторию ему был закрыт, как «лишенцу». На постоянную работу его ни в один оркестр не брали по той же причине. Время от времени он нелегально заменял кого-нибудь из заболевших скрипачей в оркестре Художественного театра, пока в 1931-м году руководство театра Вахтангова, оценив его музыкальное дарование, не побоялось взять его на постоянную работу в свой оркестр. Мало того: верные себе вахтанговцы сумели добиться для молодого сотрудника отмены «лишенства». С их связями им это было сделать не так уж трудно, а для него это было спасением, и прежде всего – обретением права на вожделенную учебу в Консерватории, куда он и поступил, продолжая работать в оркестре театра.
В 1935-м году отец его умер в лагере, и мать вернулась в Москву. Ей было 45 лет.
«Когда я встретил ее на вокзале, – пишет Елагин, – то ужаснулся той перемене, которая с ней произошла со времени ее отъезда в Сибирь. Сейчас это была старая женщина с волосами совершенно седыми, и измученным, изможденным лицом, на котором застыло выражение большого горя. Я дал себе слово сделать все, что было в моих силах для того, чтобы устроить ей у меня спокойную и благополучную жизнь».
Но за то время, пока мать жила в Сибири, она потеряла московскую прописку. Ей грозило выселение «за 101-й километр», что было бы для измученной и убитой горем женщины равносильно смерти. И тогда руководство театра в лице Льва Петровича Русланова и Освальда Федоровича Глазунова снова обратилось с просьбой к высокому начальству, и оно в очередной раз благосклонно пошло навстречу любимцам правительства. Мать Елагина получила разрешение жить в Москве у сына.
Закончив московскую Консерваторию, Елагин в 1940-м году уехал по распределению в Краснодар. Там он преподавал скрипку в музыкальной школе и работал в филармонии. Женился. В Краснодаре его застала война. Мать не арестовали, но много раз вызывали в НКВД, дознавались, что ей известно о судьбе сына. Ничего, – отвечала она. Сын пропал без вести. Вероятно, погиб. Так и в театре считали. Жалели его. Жалели мать.
На самом деле Лидия Николаевна Елагина знала. Через чьи-то десятые руки Юрий сумел передать ей, что попал в лагерь для перемещенных лиц, а оттуда – в Америку. Лет через десять, когда приоткрылся железный занавес, он начал хлопотать, чтобы матери разрешили к нему приехать. Может, и добился бы, но брат и племянник Лидии Николаевны работали в засекреченных институтах, и своим отъездом она сломала бы им карьеру. А на это она пойти не могла. Умерла она в шестидесятых годах, так и не повидавшись с сыном.
Книга Елагина «Укрощение искусств» вышла в 1952-м году в Америке на русском языке в Чеховском издательстве.
«В этой книге описал я то, что видел, слышал и пережил в течение десятилетия 1930-1940 г., – пишет он в предисловии. – Я приложил все мои старания для того, чтобы быть как можно более объективным и точным, как в изложении фактов и в характеристиках людей, так и в хронологических датах…»
В том же 1952-м году, летом, актриса Вагрина, живя на даче в Тарусе, включила радиоприемник, чтобы тайком послушать «Голос Америки». Здесь, на значительном расстоянии от Москвы, помехи были не такие сильные, как в центре. И вдруг она услышала фамилию Елагина. А потом отрывок из его книги. В нем рассказывалось о доме на Большом Лёвшинском, о театре Вахтангова, упоминались знакомые имена… Вавочка ушам своим не верила. Юра Елагин?! Жив?!
В театре был шок. Наш Юрка! Подумать только! В Америке! Бежал! Перебежчик! Да еще книгу написал! Можно себе представить, что он там наплёл, чтобы услужить своим хозяевам-империалистам!
Несколько лет спустя книга прорвалась сквозь проржавевший занавес и попала в театр. Ее жадно читали, передавая из рук в руки. Публично возмущались: как смеет этот изменник Родины, опозоривший театр, писать о нас, да еще с антисоветских позиций! И вообще, он там всё напутал! Не так всё было!
Но в узком кругу книгу одобряли. Поражались тому, что Елагин, оказывается, уже тогда, в отличие от многих, понимал кошмар сталинского режима. И что так подробно и верно, несмотря на некоторые мелкие неточности, сумел воссоздать театральный и музыкальный мир довоенной Москвы.
