Выглянув наружу через парадную дверь и убедившись, что никого нет, я вышел на улицу, обогнул дом и углубился в квартал пустых темных зданий. Перелезая через изгороди, я пытался подобрать для себя подходящее помещение, чтобы в случае опасности выскользнуть с черного хода… Но дома были заперты. В это время начался артиллерийский обстрел. Снаряды ложились густо, земля вздрагивала, визжали осколки, звенели выпадающие из окон стекла, с деревьев осыпался снег. Я падал, вскакивал, снова падал, ища укрытия. Обстрел оборвался так же внезапно, как и возник. Наконец я нашел открытую дверь в пятиэтажном доме и вошел в него.
Обследовал верхние этажи. Не обнаружив людей, я спускался все ниже, пока не очутился в подвале, где оказалась целая группа польских женщин — они сидели прижавшись друг к другу, испуганно глядя на незнакомца с фонариком, остановившегося в дверях.
— Можно мне остаться с вами? — спросил я по-немецки.
Женщины молчали, потом одна из них сказала:
— Оставайтесь.
— Тогда помогите мне закрыть входную дверь. Никого не будем впускать в дом.
Одна из женщин поднялась со мной наверх. Мы задвинули засов и вернулись в подвал.
Три дня я прожил в этом подвале. Кто-нибудь из нас каждый день, обследуя комнаты на разных этажах, приносил еду. Кто хлеб, кто консервы, кто сухари, кто сахар, кто воду. Люди, скованные страхом, обреченные на неизвестность и безделье, были лишены всякого аппетита…
Обстрелы участились и приближались. 5 февраля на рассвете я проснулся, услышав знакомый до боли, до слез, живой голос «Максима»: «Та-та-та-та!.. Та-та-та-та!»
Я чувствовал, что это — наши ребята, они уже тут, за стеной дома, чуть повыше подвала. Спазма перехватила горло.
«Та-та-та-та!..»
«Н-н-п-ба-а-ах!» Это рвется снаряд, перелетевший через дом. А потом тишина, сквозь которую слышится отдаленный гул фронта. И снова: «Та-та-та-та!» Это говорил «Максим». Как не знать мне его голоса! За таким «Максимом» я лежал на третий день войны на берегу Дуная в городе Измаиле и прикрывал огнем наш десант, форсировавший Дунай с целью захвата острова, который находился напротив Измаила.
И вот опять слышу его голос: «Та-та-та-та!» Встаю, выхожу из подвала, бегу по лестнице на четвертый этаж. В чьей-то квартире подкрадываюсь к окну: передо мной заснеженное поле, по которому шеренгой бегут немцы в атаку. Они что-то кричат, кто-то из них падает в снег, скошенный «Максимом». Недвижимые серые бугорки покрывают белое поле. Остальные бегут обратно.
Вот он, фронт. В трех шагах от меня.
Момент критический, крайне ответственный и крайне опасный. Фронт суров и беспощаден — это я знаю. Здесь некогда вдаваться в детали. Пулю схватить проще простого и от немцев, и от своих. Чувства захлестывают рассудок, и я боюсь той опрометчивости, которая неожиданно может стоить жизни. Я многому научен и действую обычно осмотрительно, но здесь, в трех шагах от своих, трудно сохранить душевное равновесие, ведь этого дня я ждал долгие четыре года…
«Как встретят? Выдержит ли сердце? Смогу ли сразу заговорить по-русски? Самообладание — всегда и везде — вот что необходимо…» Взял себя в руки. Быстро переодеваюсь в гражданский костюм, прихватываю из шкафа чье-то пальто, кепку.
Подхожу к окну, оно выходит в проулок. Напротив из соседнего дома, пристроившись за окопной рамой, советский автоматчик строчит по полю под косым углом. Он совсем близко. Не высовываясь из окна, машу ему белой, подхваченной здесь же на полу тряпкой. Автоматная очередь обрывается.
— Как бы мне к вам перебраться? — Мой голос прерывается от волнения.
Автоматчик смотрит на меня спокойно. У него простое, открытое русское лицо, ему лет восемнадцать.
— Спускайся вниз и перебегай. — Он осторожно высовывается из окна: — Эй, Максим, пропусти «парламентера»! — Затем подмигивает мне и скрывается за косяком рамы.
Я отхожу от окна, вынимаю «Браунинг». «Брать, не брать?» Документов при мне нет. Только моя бесценная записная книжка. Пистолет надо взять. Стремглав лечу вниз и подхожу к окну первого этажа. Внизу на снегу лежит, распластавшись перед «Максимом», солдат. Я вижу его сверху — ватник, ушанка, две раскинутых ноги в обмотках и ботинках.
— Привет пулеметчику! — говорю я, высунувшись.
— Ты, что ль, парламентер? — Он смотрит вверх. — Прыгай! Да побыстрее!
Я прыгаю вниз из окна и, перескочив через пулеметчика, вбегаю в подъезд соседнего дома, где меня встречают два солдата. Теперь я у своих!
— Пистолет? — спрашивает один, хлопая меня по карману пиджака.
— Пистолет, — отвечаю я. — Я советский разведчик, кличка Сыч. Прошу срочно доставить меня в штаб полка. Имею важные сведения.
Появился третий солдат, в ватнике, без знаков различия, по всему видно, «старший».
— Что за человек? — Он смотрит на меня хмуро, и скулы подергиваются на его смуглом лице. — А ну, — вдруг повышает он голос, — ставь его к стенке! — Он вынимает из деревянной кобуры маузер.
— Одурел, что ли? Меня четыре года фашистская пуля не брала, а ты меня этак срубить хочешь, не разобравшись. — Что-то еще резко говорю, от волнения путая немецкие и русские слова.
Старший в нерешительности молчит, но держит маузер наготове.
Стараюсь говорить спокойно:
— Доставьте меня в штаб! У меня важные сведения!
— Ладно, постой, Иван, надо разобраться. А ты откуда сам? — спрашивает тот, кто обыскивал меня.
— Из Москвы.
— И я из Москвы. Где жил?
— У Савеловского вокзала. — И вдруг на мгновение я сознаю всю сложность своего положения, и меня бросает в жар. — На Башиловке, — говорю я сдавленным голосом.
— А я на Таганке. Земляки.
— Будет вам тут лясы точить, адреса указывать, — обозлился старший. — Ставь его к стенке. Какой с ним разговор! Не видишь, что ли, кто он есть? А ну отойди! — И он резко толкает меня в грудь.
Но заминка прошла, и я снова я!
— Брось дурить, старшой! Не знаю тебя по званию. И с оружием не играй. Мне в штаб надо! Срочно! Я — разведчик!
— А может, он правду говорит, Иван? Смотри, паря, ведь и такое бывает…
— Не с кем мне его в штаб отсылать, — мрачно цедит Иван. — Людей у меня нет. Шлепнуть его, и делу конец. Наговорить можно всякое. — Но по всему видно, что он сдается.
— Да откуда ты знаешь, кто он? — спокойно говорит москвич. — На лбу не написано. Пошли его вот с Николаем к дяде Ване…
В дверях появляется четвертый солдат.
— Так ведь это ж на самый конец города, — возражает Иван. — Ну, черт с вами, веди его к дяде Ване, и быстро назад!
