— Как же я могу не принять лекарство? Мне же его доктор прописал! — сердился он, например, на мою маму, которая врачам не слишком доверяла (она и сама настрадалась от лечения — у нее была сильнейшая бронхиальная астма, да и обстановка в обществе в начале пятидесятых не способствовала особому доверию к медикам после сталинского «дела врачей», когда простые люди вдруг ощутили себя беззащитными перед «врачами-убийцами»…).
— Если я обману врача, — говорил дед, — то как он сможет сделать правильный вывод о том, что происходит в организме?
Покурив в предощущении приступа, чтобы купировать его, дед сидел потом на кровати в углу нашей мрачной комнаты с окном на север, с видом на высокий, серый соседский забор, и раскачивался туда-сюда, будто глядя в некую даль, хотя на самом деле упираясь взглядом в стенку. Мне даже тогда казалось, что он в это время был где-то «не здесь», пребывая как бы вне времени и пространства. Лишь недавно узнал: в состав астматола входят белена, красавка (белладонна), дурман — все они дают известное состояние «измененного сознания». Сегодня астматол вообще ставят в один ряд с такими галлюциногенами, как циклодол и димедрол, а ведь их тогда продавали в аптеках без рецепта, ими «закидывались» в 1960-е годы различные тусовщики, желавшие испытать «психоделический трип».
Любили ли дедушка и бабушка друг друга? Конечно! Только никогда не выражали свою любовь какими-то словами или жестами. Я не помню, чтобы дед что-либо дарил ей. О цветах не было и речи — цветы просто были в доме, весной и летом… Может, я был просто слишком мал, чтобы замечать детали такого сорта. Это же не первый подаренный мне матерчатый заяц, которому я вскоре обсосал уши до того, что ткань полиняла и разлезлась… Зайца — помню. Как и любимого болгарского мишку, в 1951 году привезенного отцом. Выражение лица этого мишки, его послушные и одновременно шаловливые глазки-пуговки, его сделанный из кожи нос останутся со мной навсегда. А какая любовь у бабушки с дедушкой? Они же — старые.
Три сестры. Слева направо — Александра, Галина, Татьяна, 1926
Но думаю, что о любви они все же говорили и ее не выражали словами именно потому, что она — была. Любовь была в атмосфере семьи, в духе дома, она сказывалась во всем. Обращались они друг к другу всегда ласково («Коленька», «Варенька»), негромким голосом, уважительно. Работали оба на износ, заботясь о большом семействе, однако у каждого была своя роль. Бабушку я практически не видел праздной. Деда — тоже. Ну, разве что послушает радио, приложив знакомым жестом руку к уху… или изредка почитает газету, надев смешные, круглые очки, у которых вместо одной из дужек, помню, была… черная аптечная резинка. Помимо часов, проводимых на службе, в бухгалтерии, куда он отправлялся поутру, надев свои обязательные, бухгалтерские, синие нарукавники, дед все остальное время занимался хозяйством. На нем были сад и огород, от него зависело, что будет на столе у семьи. Конечно, ходили на базар — мне отчего-то помнится, что он был только по субботам, — там покупали, что могли и чего не получали со своих грядок. Однако денег всегда не хватало (денежные переводы от двух дочерей были хоть регулярными, но небольшими). Сад же, если год был удачный, давал неплохой урожай. Помню, с каким упорством, терпением и даже азартом мой немолодой уже дед таскал воду из колодца в большую бочку, в деревянную колоду; ведь чтобы нежинские огурчики не простудить, нужно было натаскать воды за несколько часов до полива. Прополка большого числа грядок, где росли все нужные овощи, отнимала тьму времени, и на это бросались все людские ресурсы. При этом заходившие в гости родственники или соседи всегда получали что-нибудь в подарок с огорода.
В палисаднике у деда. Мне чуть больше двух с половиной лет, 13 июля 1951 года
Дед строго следил, однако, чтобы «по ходу пьесы» дети не подъедали овощи с грядки. Однажды случилась драма: дед недосчитался одного огурца и, решив, что кто-то из дочек нарушил его запрет (тем более что овощи не мешает мыть), устроил по этому поводу серьезное разбирательство. Но никто не признался в содеянном, все были в большом расстройстве, дед тоже горевал — он терпеть не мог лжи. Слава богу, все вскоре разъяснилось. Виновна в потраве была… их кошка по имени Муляша: ее на другой день застали за тем, как она лакомилась очередным сладким огурчиком.
А еще деду причиняли немалые хлопоты порхавшие по саду бабочки-капустницы, за которыми я восторженно гонялся с сачком. Их бесчисленное потомство лихо набрасывалось на капусту, хотя все мы часто обирали гусениц с огромных листьев. Дед ничего не делал просто так или абы как. Для сада и огорода он выписывал какие-то особые сорта растений, состоял, как рассказывала мама, в переписке с Мичуриным, получал от него какие-то саженцы, семена. Большой гордостью деда были помидоры. Ни у кого не было такого разнообразия сортов, ни у кого не плодоносили они с такой «охотой» — как говорила бабушка. Помню и обычные помидоры, и огромные, с мужской кулак и даже куда крупнее (кажется, этот сорт назывался «бычье сердце»). Каждый год дед высаживал рассаду около десяти сортов помидоров, но один из них я потом вообще нигде больше не встречал: «дамские пальчики». Эти плоды были некрупные, но удлиненные, формой действительно напоминали тонкий, пусть и короткий палец. А аромат какой! Чудился даже виноградный привкус.
Разумеется, росла на грядках всякая зелень для борщей, для салатов. Ну, всю эту редьку-репку я не помню, а вот малину… За сараем были густые заросли малины, просто джунгли, колючие, манящие. Туда вечно убегала Муляша, поймав очередную мышку. Туда же, как только начинали созревать ягоды, гордо направлялся и я, едва научившись ходить.
Однажды, с разрешения бабушки, я убежал за сарай и погрузился там в мечтательную нирвану, созерцая малиновые кусты, желая поскорей найти вкуснейшие, удивительные ягоды. Несмотря на жару, они, прятавшиеся под мягкими листьями с серебряным оборотом, были чуть прохладными. Конечно, иногда я царапался о колючки, но куда сильнее было желание вновь ощутить во рту медленное растворение очередной ягоды, ее пряную, дикую сладость, упругость меленьких косточек. Я машинально сунул в рот только что сорванную, особо сочную, исполненную зрелости малинную плоть, уже предощущая новую волну наслаждения — но тут же закричал, замахал руками, даже заплакал от обиды. Выплюнув ягоду, увидел, как от нее неторопливо, как-то боком, отползает потревоженный мною… малиновый клоп: удивительно неуклюжее, медлительное, плоское, многоугольное существо зеленовато-пыльного цвета, размером, наверное, с копеечную монету. Долго я не мог прийти в себя от обиды и омерзения от препротивного вкуса во рту.
