— Они наверняка отнесутся к нам хорошо, — говорит Гито.
— Да, но как они прореагируют на то, что мы оставили без разрешения их страну во время войны?
— А Венесуэла?
— О Венесуэле мы ничего не знаем. — говорит Депланк. — Во времена президента Гомеза беглых каторжников заставляли работать на прокладке дорог, а потом выдавали Франции.
— Но ведь теперь война.
— Я слышал в Джорджтауне, что они не воюют. Они занимают нейтральную позицию.
— Ты уверен?
— Конечно.
— Значит, это рискованно.
Справа и слева виднеются огни. Снова раздаются гудки, на этот раз их три. Перед нами два острых черных буя, выступающих над морем.
— Почему бы нам не привязаться к одному из них и не подождать, пока наступит день? Спусти парус, Шапар.
Я торможу при помощи весла и привязываю лодку носом к одному из буев. Мы не обращаем больше внимания на гудки, раздающиеся с правого берега, ложимся на дно лодки, которую очень крепко привязали к кольцу буя, и укрываемся от ветра парусом.
Когда мы проснулись, день был ясным и безоблачным. Поднималось солнце, море казалось удивительно огромным, а сквозь зелено-голубую его воду виднелось коралловое дно.
— Что будем делать? Выберемся, наконец, на сушу? Я умираю от голода и жажды.
— Мы находимся от нее так близко, что это не будет большим преступлением, — говорит Шапар.
С начала нашего поста, который продолжается уже седьмой день, сегодня впервые кто-то пожаловался.
Я сижу на своем месте и ясно вижу сушу за двумя огромными скалами. Справа Тринидад и слева Венесуэла. Нет сомнений — мы в заливе Пария.
— Что делать? Нам придется проголосовать. Справа британский остров Тринидад; слева — Венесуэла. Куда вы хотите плыть? Среди нас двое освобожденных: Гито и Брайер. Нам троим — Шапару, Депланку и мне — угрожает большая опасность.
— Лучше всего было бы повернуть к Тринидаду. Венесуэла — большая загадка.
— Нет надобности решать: к нам приближается лодка, и она решит за нас, — говорит Депланк.
И верно, к нам на большой скорости приближается полицейский катер. Он останавливается на расстоянии пяти метров, и один из его пассажиров берется за мегафон. Я вижу флаг. Это явно не английский флаг. Красивый, полный звезд, я такого никогда не видел. Это, наверно, флаг Венесуэлы. Позже он станет флагом моей новой родины.
— Кто вы?
— Французы.
— Вы сумасшедшие?
— Почему?
— Потому что вы привязали себя к минам.
— Поэтому вы боитесь к нам приблизиться?
— Да, быстрее отвяжитесь.
— Хорошо.
Шапар в три секунды развязывает веревку. Оказывается, мы были привязаны к целой цепочке с мин и только чудом не взлетели на воздух. Нам дают кофе, горячее и сладкое молоко и сигареты.
— Плывите в Венесуэлу, к вам отнесутся хорошо, уверяю вас. Мы не можем взять вас на буксир, так как ищем человека, которого ранило у маяка в Бариме. К Тринидаду не сворачивайте — можете нарваться на мину.
После прощального «адиос» и «удачи вам» лодка удаляется. В 10 часов утра, не соблюдая никаких мер предосторожности, мы причаливаем к берегу. Около пятидесяти человек стоят на берегу и ждут приближения странной лодки со сломанной мачтой и парусом из рубашек, штанов и курток.
ТЕТРАДЬ ТРИНАДЦАТАЯ. ВЕНЕСУЭЛА
Я открываю для себя новый мир, людей и культуру, о существовании которой раньше даже не подозревал. Первые шаги на земле Венесуэлы были столь волнующими, что для их описания нужен талант гораздо более сильный, чем мой.
Море выбросило нас к деревушке Ирапа, которая относится к штату Сукре. Маленькие, но красивые женщины этой деревни трогательно заботятся о нас: кормят буквально с ложечки и растирают маслом какао, которое заставило утихнуть страшную боль от ожогов.
И вот, благодаря замечательному уходу, через три дня мы уже на ногах; можем ходить, разговаривать, и даже готовить себе еду.
Жители этой деревни не богаты, но каждый старается купить нам что-нибудь из одежды. Среди женщин, которые ухаживают за мной, несколько очень молоденьких девушек — в их жилах течет индейская и испанская кровь. Одну из них зовут Тибисей, а вторую — Ненита. Они купили мне рубашку, брюки и домашние тапочки «Аспаргета» — полоска кожи, без каблука, с плетеной тканью.
— Мы не спрашиваем, откуда вы прибыли. Судя по вашим татуировкам, вы бежали с французской каторги.
Оказывается, им известно, что мы беглые каторжники, и, несмотря на это, они относятся к нам с таким добросердечием!
Сегодня утром все мужчины и женщины почему-то кажутся очень взволнованными.
— Что случилось? Скажи, Тибисей, что случилось?
— Мы ждем полицейских из Гуирии — деревни, соседней с нашей. Здесь нет полиции, и мы не понимаем, каким образом в Гуирии узнали, что вы находитесь здесь.
Ко мне подходит красивая высокая негритянка и мужчина в закатанных до колен брюках.
— Господин Энрикез, придет полиция. Я не знаю, как они собираются с вами поступить. Но на всякий случай, может быть, вы некоторое время переждете в горах? Тибисей, Ненита и я будем приносить вам еду и держать вас в курсе дел.
Я очень взволнован и хочу поцеловать руку этой благородной женщины, но она сама награждает меня горячим и чистым поцелуем в щеку.
Слышен конский топот. Показываются всадники, у каждого из которых слева на ремне висит мачете, а справа — огромный пистолет. Они соскакивают с лошадей, и один из них подходит к нам. Это мужчина с монгольскими чертами лица, с раскосыми индейскими глазами, коричневой кожей, высокий и сухощавый:
— Здравствуйте. Я комиссар полиции.
— Здравствуй, господин.
— Вы почему не заявили, что у вас находятся пять беглецов? Мне сказали, что они уже восемь дней здесь. Отвечайте, — обращается он к жителям.
— Мы ждали, пока они выздоровеют и смогут ходить.
— Мы должны взять их и отвезти в Гуирию.
— Хотите кофе?
— Да, спасибо.
Все садятся в круг и пьют кофе. Комиссар и полицейские вовсе не кажутся нам злодеями. Создается впечатление, что они просто подчиняются приказам свыше.
— Вы бежали с Чертова острова?
— Нет, мы на пути из Джорджтауна в Британский Гондурас.
— Почему вы там не остались?
— Там тяжело найти себе пропитание.
— Вы думали, что с нами скорее поладите, чем с англичанами? — спросил он с улыбкой.
К нам приближается группа из семи или восьми мужчин. Во главе группы седой человек лет пятидесяти. Огромные черные глаза говорят о необычайном уме и доброй душе этого человека. Его правая рука покоится на рукоятке мачете.
