23, в воскресенье, — письмо от Дины из Poitiers и оккупация La Rochelle. 27, в четверг — выезжаю на автомобиле по делам в Бретань с разрешением на обратном пути заехать в Poitiers. В Poitiers чудом сразу же удалось найти их среди страшной сутолоки (десятки тысяч беженцев во всех церквах и cinéma[253], кусок ветчины стоит 60 fr.) в одном из многочисленных общежитий (в Palais de Justice, на полу, на двух матрасах). Через полчаса мы ехали на автомобиле к океану, переночевали в последнем для них Centre d'accueil в деревне и утром в субботу прибыли в La Rochelle.
Здесь у меня комната с двумя кроватями. Дина хлопочет по хозяйству, но готовит еду не она, и еда нам ничего не стоит (если не считать фруктов и молока для детей). Пища здесь хорошая и в изобилии; купил 5 kg. соленого масла в железных банках для зимы. Надо ли привезти колбасы, консервов, молока в банках? Это все здесь имеется, только меду вчера не удалось найти. Напиши подробно об условиях питанья у вас — от этого зависит скорость нашего возвращения.
Мы купили кое-что, пока деньги не слишком пали, — хорошие чемоданы, кое-какую одежду. Купи и ты часы стенные или какие найдешь подходящие, франков на 250, товары ведь дорожают каждый день. Может быть лучше купить Дине часы-браслет? Здесь все раскуплено и страшно дорого, в Париже, вероятно, еще есть. Предоставляю это на твой выбор и целую. Все обнимают. Николай.
P.S. Писал два раза (и Степан один раз) моей матери, по-видимому, письма не доходят. Если не трудно, напиши ей открытку о нас (Mme V. Tatischeff, villa Adam, 19 route de St Michel Ste Geneviève des Bois, Seine-et-Oise).
Имеется ли такси Paris-Plessis? Если нет, приедем на métro в Sceaux. Думаю, что вернемся дней через 10–15. Много ли народу вернулось в Plessis? Как наш T.S.F.?
Дневник Дины Шрайбман
Вторник, 30 июля 1940
Санатория — одно название. Рядом глухая умирает предоставленная самой себе. Температура 40°, все спит, кашляет, а ее только кормят, как всех, и докторша накачивает пнемо. Бог с ними. Скорее бы добраться домой. Тяжело эти дни видеть Николая урывками только. Мне бывает очень плохо днем, если бы он мог посидеть тогда со мной, но не здесь, на виду у всех, а дома, дома.
Домой, домой, домой. Этот воздух меня душит, голова налита кровью, в ушах шумит, голова ужасно болит. В такие дни страшно, что с детьми не попрощалась. Дети мои родные. Скорее бы и их домой, это лето было ужасным и для них. Мой любимый Кот, все мои мысли и молитвы о тебе. Дай Бог тебе сил нас всех вывести.
La Rochelle, какой для меня тяжелый город. Эта боль набухающего сердца. Скорее бы с Котом домой. С Котом мне здесь было очень хорошо. Как он сумел облегчить мою ужасную боль в груди своим ласковым взглядом и руками, державшими меня, и словами. Кот, мой любимый, радость моя, Господь вознаградит тебя за это. Не забудь только, что и детям, и мне ты очень нужен, береги себя для нас.
Впадаю в тягостную дремоту, чувствую, что сегодня, пожалуй, самый тяжелый здесь день. Определенно больна, спина горит. Но лежу неделю, никто не выслушивал. Радио и это все — не лечение, конечно, а гибель для меня. Господи, спаси и сохрани детей, Николая, и меня, и всю нашу семью.
Котенька, пишу это в сумерках. Когда ты их укладываешь, моих детишек, и крестишь, не забывай перекрестить и поцеловать и за маму. Я так огорчаюсь, что не простилась с ними и всегда их крещу в воздухе на ночь.
Среда
Как жарко. Болит голова. Температура — 38°. Передали записку, значит Николая сегодня уже не увижу. Как это тяжело. О, Господи, приведи нас домой.
Четверг утром
Кажется, начался август. Ночь ужасно тяжела. Головная боль. Вена на правом виске болит, натянутая, напряженная до боли. Прикладывала холодный стакан. Господи, представляет ли себе Николай, как мне бывает плохо здесь. Сегодня предстоит объяснение с докторшей. Стараюсь не волноваться хотя бы заранее, но сердце помимо моей воли колотится. В голове отдаленная боль. Давно не видела детей.
Вечером четверг
Голова болит. Сегодня два раза вставала, долго молясь. Господи, помоги, доведи. Как колотится сердце.
Дети мои очаровательные пришли сегодня. Господи, лежать бы уже дома и слышать их голоса в саду, в доме. Поймут ли только они, что даже говорить мне ужасно трудно и утомительно. Только бы поняли, о, Боже мой, умудри сердце этих детей.
Пятница вечером
Мне плохо. Если вначале была слабость, то теперь я определенно ввинчиваюсь в какую-то болезнь. Неизвестно что, может быть, снова воспаление, как зимой. Болит голова, озноб, повышенная температура. И глаза болят, читать невозможно.
Доеду ли домой, выкарабкаюсь ли из этой дыры? Надеяться, что отлежусь, не приходится. Чувствую себя с каждым днем все хуже. Бедная девочка рядом стонет во сне. Сегодня ей сделали второе пнемо, облегчения никакого. Вот живодерня… В воздухе гроза, задыхаюсь. Скорее бы как-нибудь добраться домой.
Воскресенье
Жарко, снова болит голова, сердце совсем ослабло. О Господи, как болит голова от всего.
Доберусь ли домой? Хватит ли сил выкарабкаться. Николай поможет ли мне — снова замкнулся как-то и всегда смотрит в сторону, как при посторонних, точно смотрит и не видит. О Господи, а мне так нужна его помощь, его ласка. Я надломлена, и на этот раз если не Кот меня вытащит, вряд ли я найду силы преодолеть эту смертельную слабость. Я так ужасно как-то устала в этом году, что-то во мне оборвалось, и я не в силах теперь сопротивляться болезни. Зимой, когда я была больна, было ужасно, было мучительно тяжело, но все время была упорная борьба. А теперь, может, и не так страшно, как зимой, но я не могу бороться. Теперь только милость Божья и помощь Кота может меня еще вытащить. А дети мои, поймут ли они когда, как я больна была, и простят ли, что я раздражалась и кричала на них. Если бы они могли знать, с каким трудом мне все давалось, как от усилий, от напряжения болело сердце и мучительно тотчас же отдавалось в голове.
Дети мои любимые, Кот мой дорогой, как еще много во мне любви и как совсем нет сил.
Воскресенье, вечер
Мой Котенька, знает ли он, как много я тут о нем думаю, прямо как ребенок беспомощный я к нему взываю, зову, ищу.
Кот мой любимый, без тебя я теперь ничего не могу, даже от Бетиного грубого тона классной надзирательницы я не в состоянии сама защититься. О, Господи, до чего я теперь уязвима, обнажена. Раньше я так быстро становилась на дыбы и внутренне закрывалась, и все обучала Бориса в свое время, как надо стараться не замечать. А теперь, со времени Poitiers, обостренное ощущение Бориса рядом, и тут, в La Rochelle, в эту ужасную среду, когда так мучительно разрывалась грудь от расширенного сердца, вдруг ясный голос Бориса: «Дусенька, сейчас конец, моя Дусенька». Боже мой, и сразу успокоение, легкость. А теперь будто вся чувствительность и обнаженность Бориса во мне, и я не могу уже совсем защищаться. И только молитва, молитва. Господи, спаси, выведи, помоги Николаю меня вытащить.
