Попив чаю и хлебнув для смелости мадеры, Распутин сел на извозчика и покатил в Эртелев переулок к дому номер одиннадцать, где располагалась редакция «Вечернего времени» и где у Манасевича-Мануйлова имелась своя комнатёнка, заваленная старыми газетами и журналами, пропахшая пылью, мышами, коньяком, капустой и лекарствами. Иван Фёдорович гордо называл свою рабочую комнатёнку «кибинетом». В «кибинете» стояла солидная машинка с расползающимся во все стороны шрифтом «Ундервуд», а на приставном крохотном столике — давно не мытый графин с двумя такими же давно не мытыми стаканами.
Распутин вошёл в кабинет, как обычно привык входить в подобные кабинеты — без стука, решительно, подогревая себя мыслью, что за его спиной стоят великие люди, в случае если кто-нибудь вздумает его обидеть, в обиду не дадут и из любой ямы вытащат, да и в кабинете мог сидеть пустячный человек, обычный нуль. Дальше произошло вот что.
Манасевич-Мануйлов строго взглянул на Распутина, быстро сообразил, с кем ему сейчас придётся иметь дело, и спросил напористо, на «ты», свинцом прокатывая во рту слова:
— Почему без стука ворвался, а?
«Старец», мигом оробев, неопределённо приподнял плечи, покосился светлыми печальными глазами на кипу пыльных газет, сложенных в углу.
— Кто такой? — вновь резко спросил, будто прогавкал, Манасевич-Мануйлов.
— Распутин я, — вздохнул «старец», — а по паспорту буду — Новых.
Недавно он попросил Николая, чтобы тот позволил ему сменить фамилию.
— Чего так? — спросил Николай. — Чем старая фамилия не нравится?
— Да незвучная она, — «старец» скривил губы. — Ничего в ней хорошего нет.
— Меняй! — разрешил царь.
«Старец» пошёл в полицейский участок и выправил себе новый паспорт. На фамилию Новых.
Общение Распутина с журналистом Ванечкой было коротким, «старец» даже понять не успел, что с ним произошло, не говоря уже о словесных объяснениях. Манасевич-Мануйлов, проворно поднявшись из-за стола, лихо развернул Распутина носом к двери и нанёс ему удар кулаком в центр затылка.
Всё-таки он кое-чему в полицейском департаменте научился, для работы в Париже его готовили специалисты не самые худшие, навыки, полученные им, выручали его не раз. Пригодились они и сегодня.
«Старец» охнул, звонко стукнулся коленками об пол и оказался на четвереньках, а ещё через миг сокрушающий удар ногой по «пятой точке» придал ему нужную скорость, и «старец» с грохотом вынесся в коридор.
Манасевич-Мануйлов («старец» иногда потом ошибался и звал его «Манасевичем с Мануйловым», будто двух человек) отряхнул ладони и спокойно продолжал свою работу.
Из соседних комнат выскочили сотрудники.
— Ванечка, что за грохот?
— Так, — спокойно ответил «Манасевич с Мануйловым», — приходил тут один, условиями нашего труда интересовался.
— Издатель?
— Издатель, — с весёлым хмыканьем подтвердил журналист. — Широкого профиля, всем интересовался — от плоской газетной печати и нашей политики в Месопотамии до производства грабель и выращивания тюльпанов в навозе.
— Познакомил бы!
— В следующий раз. Он ещё обязательно появится.
Ванечка как в воду глядел.
Распутин, кряхтя, почёсывая ушибленный зад, пошёл в ближайшую пивную опрокинуть пару кружек светлого пенистого напитка с солёными сушками, а заодно обмозговать происшедшее. Главной его мыслью было: как бы наведаться к Манасевичу-Мануйлову ещё раз?
— Не то ведь как — не окоротишь его сейчас, он гавкать будет до скончания века, — бормотал он глухо, с трудом разгрызая порчеными зубами крепкие солёные сушки. — Надо прикормить его. Либо убить. С собакой нужно поступать по-собачьи. Другого пути нет.
На следующий день в «Вечернем времени» вышла новая хлёсткая статья о Распутине, подписанная Ванечкиным псевдонимом Маска, и Распутин взвыл от негодования и боли:
— Доколе ж это будет, а?
Вспомнил о том, что вчера ему приходила в голову мысль: «А не прикончить ли этого «Манасевича с Мануйловым»? Гавкающую собаку надо обязательно заставить умолкнуть, накормить её либо перешибить хребет зарядом дроби...» Накормить Манасевича-Мануйлова «старец» не мог, а насчёт убить... Лицо у него сделалось серым, борода затряслась, он забормотал подавленно:
— Слаб человек, очень слаб. Не могу я укокошить Манасевича с Мануйловым, придётся снова идтить к нему на поклон. Водки вместе выпить... Ну чего он всё время плюётся в мою сторону? — Распутин скуксился плаксиво, борода его полезла в сторону. — Чем я ему так мешаю? Перебежал ли где дорогу, бабу ль где отбил, деньгу перешиб ли — что произошло? Почему он на меня гавкает?
Распутин чуть не заплакал. Держа перед глазами газету, снова от строчки до строчки, с первой буквы до последней, спотыкаясь на словах и потея от натуги, прочитал, что о нём сочинил творец под псевдонимом Маска, хлюпнул носом — этот стервец умел больно цеплять. Выругался смачно:
— С-сука!
Надел на себя лучшие штаны и рубаху, на ноги натянул новые козловые сапоги — чтобы обувь не воняла жиром и дубьём, сапоги обработали так, что они стали теперь пахнуть жареными подсолнухами, — взял палку и шляпу и пошёл искать по Питеру Манасевича-Мануйлова.
Заявиться к нему на работу, как в прошлый раз, Распутин не рискнул — был уверен, что общение с Маской в официальной обстановке мало чем будет отличаться от того, что уже было, — Ванечка скрутит ему руки и вновь врежет под зад коленом, поэтому он решил искать журналиста в дешёвых забегаловках.
Он нашёл «Манасевича и Мануйловым» в распивочной на Садовой улице — тот потягивал из графинчика холодную водку и закусывал её осетриной, накладывая на каждый кусок рыбы толстую охапку хрена. Распутин поморщился: от такого количества хрена у него даже заломило зубы. В Сибири, например, хрен так безудержно не едят, некоторые тамошние гурманы вообще не знают, что это такое, а здесь, в Расее, на какой стол ни глянь — всюду стоят глиняные бадейки с хреном.
Взяв себе пива, Гришка, зажмурив глаза, смело уселся за столик Манасевича-Мануйлова. Поёрзал костистым задом, словно бы проверял, крепок ли стул, отпил из кружки немного пива и только потом спросил:
— Можно?
— Валяй! — разрешил Манасевич-Мануйлов, проглатывая очередной кусище осётра, — рыбу он почти не разжёвывал, проглатывал целиком, вместе с хреном.
Распутин снова деликатно пригубил пива, раздумывая, с чего бы начать разговор. Проблеял нерешительно:
— Я это...
— Что-о? — Ванечка Манасевич-Мануйлов проглотил очередной кусок осетрины, выхлебал из графина немного водки, поболтал ею во рту, взял в руку вилку, угрожающе выставил её перед собой.
