Для мальчика вроде Никиты, здорового и много времени проводящего на открытом воздухе, такое существование было терпимым. Однако позже, говоря о жизни беднейшего крестьянства, он неизменно описывал ее как ужасную, жалкую и нуждавшуюся в коренных переменах. Пастухи вроде него были, по его воспоминаниям, «беднейшими из бедных»15. Единственной доступной обувью Хрущева в Калиновке были лапти, не защищающие ни от холода, ни от сырости. Лапти были символом крестьянской бедности. Гораздо позже, уже став во главе Советского Союза, Хрущев не раз повторял, что его страна «вышла из мужицких лаптей». По иронии судьбы, своей выходкой на заседании ООН осенью 1960 года, где он стучал башмаком по столу, Хрущев лишь укрепил мнение о себе как о грубом и невежественном «русском мужике».
Работа в Калиновке едва ли могла воспитать в ребенке вкус к изящному; то же можно сказать и о крестьянских развлечениях, главным из которых вплоть до рубежа веков оставались кулачные бои стенка на стенку. Они устраивались по праздникам — в Рождество, Богоявление, а также на Масленицу. В Вирятине «деревня делилась на два конца — две команды: они собирались на лужайке возле церкви. Дрались в обычной уличной одежде. Строго-настрого запрещалось использовать что-либо, кроме кулаков: нарушитель изгонялся с поля… В бою принимали участие не только взрослые мужчины, но и подростки. Заводилами выступала молодежь, за ней в бой вступали взрослые. Каждый боец выбирал себе партнера [то есть противника], равного по возрасту и телосложению: так, молодые не бились со стариками, и т. п. Кое-кто перед боем выпивал для храбрости. Вся деревня сходилась посмотреть на драку»16.
Образование в жизни русских крестьян, подобных Хрущевым, ценилось невысоко. В 1881 году всего 46 из 922 взрослых жителей Вирятина умели читать. К концу столетия число учеников в деревенских школах несколько возросло; однако крестьянские дети посещали школу всего два-три года. Родители забирали детей из школы, как только те «начинали кое-как различать буквы». Один крестьянин вспоминал, как однажды весной его отец объявил: «Снеси-ка книжки обратно в школу. Хватит глупостями заниматься, пахать пора»17.
Существовало две разновидности деревенских школ: церковно-приходские и земские18. Никита Хрущев, по-видимому, посещал и ту и другую, но в общей сложности не более двух лет19. Земские школы считались лучше церковно-приходских, хотя обе были далеки от идеала. В Вирятине земские школы «не удовлетворяли самым основным образовательным и даже санитарным требованиям», однако в двухклассной приходской школе преподавание было поставлено «еще хуже»20. Учебный план в школах обоих типов включал в себя чтение, письмо, арифметику и Закон Божий, преподаваемый местным священником; однако, согласно исследованию, проведенному в 1913 году в другой губернии, «большинство учеников овладевали лишь элементарной грамотностью — умением читать; даже писать далеко не все умели». Преподавание было не только дурно организовано, но часто сознательно велось так, чтобы не внушать ученикам интереса к учебе. Так, в распоряжении главы Вирятинского уезда до 1887 года говорится: «Не следует учителям поддаваться желанию поделиться с учениками всем, что им известно о преподаваемом предмете»21.
Дед Хрущева по материнской линии был поистине беднейшим из бедняков. «Он не умел ни читать, ни писать, — вспоминал Хрущев. — Мылся два раза в жизни: первый раз — когда его окунали в крестильную купель, второй — когда обмывали для похорон»22. Вернувшись из армии, где прослужил двадцать пять лет, дед Хрущева, по рассказу внука, осел и начал крестьянствовать23. Однако его корова «давала ровно столько молока, чтобы забелить суп» и тем скрыть отсутствие в нем картофеля24. У деда Хрущева было три дочери: матерью Никиты стала Ксения (Аксинья). Когда подросла, она вместе со старшей сестрой Александрой отправилась в деревню Тишкино, где зарабатывала мытьем полов у местного помещика.
Деду Хрущева с отцовской стороны больше повезло в жизни. Никанор Хрущев, родившийся в 1852 году, был сыном крестьянина, в 1816 году бежавшего от помещика25. Никанор служил в армии вместе с отцом Ксении. Однако, когда сын Никанора Сергей женился на Ксении и привез ее обратно в Калиновку, по рассказу Никиты Хрущева, «не успели они войти в дом, как его отец указал им на дверь. По тогдашнему обычаю, едва старший сын женился, отец отправлял его вон из дома, не выделяя ни земельного надела, ни иного имущества. Отец и мать переехали и поселились в другом месте, но жили в бедности»26.
Здесь Хрущев ошибается: такого обычая у русских крестьян не было. Сыновья и невестки, как правило, жили вместе с родителями и вносили свой заработок в общий котел: к разделу хозяйства приводили только серьезные конфликты между поколениями. Такие разделы «происходили по желанию главы семейства или его сына, как правило, вследствие неустранимых разногласий между отцом и сыном». Только в таких случаях отец мог выгнать сына из дому «ни с чем или почти ни с чем, или же бунтарь-сын уходил из дому, не спрашивая позволения отца и рискуя не только навлечь на себя отцовский гнев, но и лишиться наследства»27.
Если отца Никиты Хрущева и можно назвать жертвой обычая, то только в этом, последнем смысле. Никанор Хрущев выгонял Сергея из дому не один раз, а дважды. Безземельный бедняк, не имеющий никаких перспектив в родной деревне, Сергей покинул семью и отправился за 440 километров к юго-востоку, в донбасский город Юзовку. Там, по рассказу его сына Никиты, Сергей «сперва устроился разнорабочим на железную дорогу: сортировал шпалы, ровнял насыпь, ставил столбы, копал дренажные канавы. Когда эта сезонная работа кончилась, нанялся на кирпичную фабрику. Сперва месил глину и лепил кирпичи, а потом его допустили и к печи для обжига. Однако и это была временная работа»28.
В Юзовке отец Никиты Хрущева заработал достаточно денег, чтобы поддержать семью и, кажется, вернуть себе уважение отца. По всей видимости, Сергей с семьей вновь поселился в доме Никанора Хрущева; далее Никита Хрущев рассказывает: «Отцовские деньги кончились, и дед снова выгнал нас из дому. Мы оказались в глиняной мазанке с грязным полом и крохотными оконцами. Меня дедушка любил. На ночь он пускал меня к себе в избу, на печь. Отец отправился в соседнюю деревню и нанялся батраком к помещику. Мать тоже ушла на заработки: стирала и шила одежду другим таким же крестьянкам»29.
Два раза подряд лишившись относительно сносного существования, Ксения Хрущева никогда не давала мужу об этом забыть. Никита Хрущев вспоминал, как родители строили себе избу и как мать «на этой работе надорвалась и потом до самой смерти страдала грыжей»30. Сама Ксения говорила, что вся работа легла на ее плечи, пока муж был в Юзовке. «Засосала моего шахтерская жизнь, — жаловалась она. — Сорвал он нас [в конце концов] из деревни на Успенский рудник»31.
