Камышин — Волгоград — Ташкент — Янгиюль… Это ж с ума сойти! Увольнительных нет. Город опасный. Где тебе жить эти три дня? В гостинице? А как нам встречаться? В колхозных виноградниках?»
В любом случае мне нужно было заранее выгородить личное время. Самое печальное, что точная дата приезда оставалась неизвестной. Как получится. Может быть, даже завтра. И тут старшина Новиков назначает меня в караул. Лаемся до матерного визга. Но это ещё не ссора, поскольку всё происходит наедине.
— Ну некого мне больше ставить! Некого!..
Я взвинчен до такой степени, что, будучи уже на посту, окликаю проходящего мимо «черпака» из нашей батареи, прошу его зайти в каптёрку и устно передать кое-что старшине Новикову… Причём слово в слово.
Слова, понятно, сплошь матерные.
И он честно выполнил мою просьбу. Полна каптёрка «дедов», а тут заходит «черпак» и с наслаждением слово в слово всё передаёт.
Я уже говорил, что дедовщина часто напоминала мне Древнюю Русь. Если вы, скажем, ударили боярина рогом или чашей на пиру, то это отнюдь не личное оскорбление. Считайте, что в его лице вы ударили весь род.
Так и здесь. В лице Володи Новикова я публично послал матом весь майский призыв.
Что удивительно, морду мне не набили. А зря. Надо было набить. Хотя бы за торопливость. Потому что назавтра Белка так и не приехала. Не приехала она и послезавтра. Лишь на третий день добралась до Янгиюля.
Иду к «деду» Сапрыкину — вдруг отпросит!
— Значит, так… — сокрушённо отвечает он. — Отпустить тебя в увольнительную мы, сам понимаешь, не можем. Тем более на три дня…
И закатывает паузу.
Полное отупение. Вяло шевелится мысль: «Назначат в караул — всех на хрен перестреляю…»
Пауза тем временем кончается.
— Но в городе, — с преувеличенной озабоченностью добавляет комбат, — у нас пустуют офицерские квартиры. И решили мы с командиром дивизиона, что надо бы их посторожить. А то ещё, не дай бог, двери взломают, краны свинтят, ванну унесут… Так что приказываю тебе эти три дня охранять такую квартиру. Ну а уж там с женой будешь охранять, без жены…
Золотой ты мой человек!
Ну я-то азиат — школу окончил в Ашхабаде, а вот Белку Янгиюль поразил. В общем ничего особенного — обычный узбекский городок, но после скудного Поволжья он и впрямь мог показаться экзотической загранкой.
На базарчике столько всего — глаза разбегаются. Чебуреки готовят прямо при тебе, погружая в кипящее масло. Продавцы зазывают прохожих. С ума сойти!
Но вообще-то велено было особо на улицу нос не высовывать — и Белку это сильно тревожило.
— А если офицеры заметят?
— Да не должны…
Стоит мне это произнести, на соседнем перекрёстке (а квартальчики короткие) возникает пьяненький майор Кривенюк с женой под ручку. Надо полагать, возвращаются из гостей. Майор видит нас — и физия его распяливается от восторга.
— Привет супруге! — вопит он, но, дёрнутый за руку, исчезает за углом.
— Кто это? — поражённо спрашивает Белка.
— Командир нашего дивизиона, — с гордостью отвечаю я.
Но без проверки всё же не обошлось.
Стук в дверь (звонок, по-моему, отсутствовал). Босиком, в трусах иду к порогу. Открываю — лейтенант Мамолин.
Вытягиваюсь, желаю здравия.
— Всё в порядке? — спрашивает он, понизив голос.
— Так точно, товарищ лейтенант!
Проходим. Белка в халатике, а на столе как нарочно торчит бутылка вина. Издаю мысленный стон.
— Здравствуйте, — говорит Белка, с любопытством глядя на гостя. — А как вас зовут?
Раньше мне в голову не приходило, что лейтенанта Мамолина как-то там ещё и зовут. А у него, оказывается, есть имя, и он его называет: то ли Саша, то ли Гоша — не помню уже…
— Давайте выпьем! — предлагает Белка и разливает вино по рюмкам.
Потом поворачивается ко мне и видит в изумлении, что её супруг стоит в одних трусах по стойке «смирно».
Кончились наши трое суток, проводил я Белку на автобус в Ташкент, вернулся на охраняемый объект — сижу, грущу, жду дальнейших распоряжений. А их всё нет и нет. Не приходит никто за мной и не приходит. День не приходит, другой не приходит… А я что, против?
Наконец являются. Чуть ли не с оружием, морды — свирепые. Оказывается, в дивизионе-то — паника! Решили, будто меня жена с собой увезла (видимо, были уже подобные случаи).
Первые дни народ при встрече со мной столбенел.
— А нам сказали, дезертировал ты…
И почему-то звучало в их голосах разочарование. Чуть ли не упрёк.
Приказ приказу рознь. Вот об увольнении в запас — это да, это я понимаю. Но кой чёрт дёрнул министра обороны маршала Гречко именно в этом году подписать приказ об отправлении годичников на офицерские курсы?
Мы так не договаривались. Не дай бог, присвоят тебе звёздочку, а потом скажут: служи ещё два года. Нет уж, лучше тихо-мирно дембельнуться рядовым — и ищите нас по карте.
Кроме того, очень уж я хотел поехать на полигон. Да, Казахстан, весна, голодная степь, но представьте: запустить по цели настоящую ракету!
Не судьба. Ребята уехали первыми. Им — в Казахстан, мне — в Куляб.
В «консервной банке» сняли за ненадобностью верхний этаж коек, и теперь ангар наш резонировал, как храм. Скажешь слово, а оно под потолком раскатывается.
Ну, в Куляб — так в Куляб…
От Душанбе до Куляба добираемся на автобусе. Бледные снежные хребты. Дорога плавает кругами, как коршун. То гоним по дну гулкого ущелья, то лезем через перевал, и в ушах ломит, словно при посадке самолёта.
(Кстати, а как там называются женщины? Неужели кулябки? Так и не догадался спросить.)
Добрались. Здешний солдатский городок носит гордое имя «крепость».
Был я «шнурком», был «полудембелем», теперь я — «сбор».
Всего «сборов» — около восьмидесяти. Есть годичники, есть добровольцы. А на съедение нам кинули новенького с иголочки прапорщика.
Вот он появляется перед строем. Звонким юношеским голосом:
— Где какой взвод? Не по-ни-маю!
В ответ — из задних рядов, мрачно:
— Это придёт с годами, Коля…
Поселили нас в исторической казарме: в 1950-м её целиком вырезали, а в 1960-м в ней жили ребята, первыми засёкшие Пауэрса над Памиром.
Но самое главное: в «крепости» есть библиотека. И какая! На «гражданке» за одну такую книжку — душу бы заложил. Помню беленький томик Акутагавы. Новенький, никем ни разу не раскрытый.
Неделю
