Вот, думаю, влипли. Напоролись на немецкую заставу. Я потихоньку оборачиваюсь к Антоновичу, шепчу ему, что немец нас вроде бы не заметил.
— Если это так, — говорит старший группы, — надо его убрать без шума. Придется выполнить эту задачу тебе, потому как другие товарищи нагружены минами и гранатами. Ты не робей, говорит, всей группой прикрывать будем.
— Если доверяешь, — отвечаю ему, — буду выполнять.
А у самого мурашки по телу пошли. С непривычки.
Пополз я. Прижимаюсь к земле, словно ящерица. Немец, оказывается, спиной ко мне сидит и вроде бы винтовку держит. Хватил я того немца финкой, а от него искры посыпались, лезвие — пополам. Пригляделся — да то же каменная баба, сколько лет она стоит на углу! А поставил ее Максим, чтобы мужики возами за угол его сарая не цеплялись. Вот кого я за немецкого часового принял.
Быстро — к своим, а сам соображаю, что оказать. Стыдно ведь. Сказал, конечно, правду. Антонович еще пуще прежнего выругал меня, потому как задержка снова произошла. „Ну, — говорит, — в другой раз не оплошай, а за правду — спасибо“.
Пробрались мы в ограду церкви. Оттуда до немецких танков — с десяток метров. Разорвались у машин две первые гранаты. На могиле, за которой я лежал, крест покосило. И тут с меня страх как рукой сняло. Чего это я, думаю, за могилу спрятался, когда товарищи гранатами действуют? Вскочил — да к ограде ближе. Метнул гранату в колхозный сад. А Антонович мне кричит: „Куда бросаешь? Там без тебя уже поработали. Метай в сторону правления колхоза. Там ще не тронуто“. Метнул я гранату, да мимо. Потом, правда, получилось хорошо…
Слушатели добродушно посмеиваются.
— Тебе, Ваня, — говорил партизан Заговельев, — в боевом крещении повезло, словно деду Щукарю.
— Не смейтесь, братцы, — отозвался боец Афанасьев. — В первый раз человек воюет. Всякое с непривычки могло случиться. Мы вон в тумане тоже промашку дали — мост-то поначалу не обнаружили, когда в разведку ходили. Главное, не растеряться, на ходу ошибку исправить…»
В тихий предутренний час, когда туман окутал плавни, часовые особенно зорко следили за подступами к партизанской стоянке. Со сторожевого поста поступило сообщение: «Замечен человек. Скрытно пробирается в сторону отряда».
Усилили наблюдение, послали бойцов с ручными пулеметами, действовали осторожно. Если это немецкий разведчик, решили взять живым.
Вскоре вблизи стоянки послышался оживленный разговор. Присмотрелись. Оказывается, это Ваня Ющенко, идя под руку с разведчицей Тосей Аникеевой, что-то говорил ей и смеялся. Тося посмеивалась в ответ. Навстречу им поспешил Леня Сидоренко.
— Чего хохочете, черти! На вечеринке, что ли? — Он крепко пожал руку девушки. — Ты прости, что так невежливо встретил. Фашисты услышат — беда!
Партизаны окружили разведчицу плотным кольцом, жадно слушали, что она рассказывала.
— Прошлой ночью, — говорила Аникеева, — получила я задание от подпольной группы и отправилась к вам в отряд. Иван Герасимович рассказал мне подробно, как пройти.
Места эти были Тосе знакомы, не один год женская бригада ловила рыбу на реке Средней. Окрестные ерики и протоки она тоже хорошо знала. Но на пути в отряд все же случилась с ней беда: переходя речку Татарскую по тонкому льду, провалилась в воду. На счастье, подоспел свой человек — Петро Бондура. Он привел девушку в хату, где ее переодели, обсушили, напоили чаем.
Тося Аникеева
В записке, доставленной Аникеевой, сообщалось:
«После огневого налета партизан враг лютует. Комендант Ганс Шустер сообщил своему начальству, что в ночь на 2 ноября на немецкие части совершен налет моряков и партизан со стороны Азовского моря и приазовских плавней численностью до четырех-пяти тысяч при большом вооружении. Налет был настолько неожиданным, что сторожевое охранение и гарнизон не успели принять боевого порядка… Во время налета уничтожено девять танков и серьезно повреждены пять. На перегоне между станциями Синявка — Приморка взорван железнодорожный мост. На станции Синявка сгорело двадцать пять вагонов с боеприпасами, пострадало от огня инженерное оборудование и материалы для строительства оборонительных укреплений. Сгорел дом, где помещался штаб танковой дивизии».
…Аникеева рассказала о зверствах, чинимых фашистскими варварами и их приспешниками. Наутро после налета полицаи и немецкие автоматчики согнали на базарную площадь стариков и женщин, потребовали выдачи соучастников партизан. Они объявили, что в случае отказа каждый десятый будет расстрелян.
Несмотря на угрозы, в толпе все молчали. Тогда комендант приказал выделить пятьдесят заложников и посадить в подвал. Гестаповцы объявили, что если повторятся диверсии, все население села будет уничтожено.
Объявлен приказ: хождение по улицам разрешается только с 8 часов утра до 4 часов дня. Переход в соседние села — Морской Чулек, Недвиговку — возможен только с разрешения коменданта. За нарушение приказа — расстрел.
В подвале здания, где раньше помещался сельский Совет, гестаповцы устроили тюрьму. Жители, арестованные по подозрению в связях с партизанами, подвергались жестоким пыткам. За полотном железной дороги, неподалеку от взорванного моста, каждую ночь их расстреливали. Погибли товарищи из подпольно-диверсионной группы: Анна Дьячкова, Иван Гусенко, Яков Архипенко, Василий Ткаченко. За эти дни расстреляно двадцать пять человек…
О многом рассказала нам смелая разведчица. Ей надо было возвращаться, но неожиданно резко изменилась погода: подул сильный ветер, начался снегопад, вскоре образовались переметы — снежные заносы. Девушке пришлось задержаться у партизан.
Длительное отсутствие Аникеевой встревожило подпольщиков. Они решили направить в отряд второго связного, дополнив донесение свежими сведениями о противнике. Выполнить нелегкую задачу в зимнюю вьюгу мог только один человек — Иван Герасимович Евтушенко. Старик охотно согласился.
Оставалось снова обставить полицаев и станичного атамана Зубкова, не случайно прозванного «хищником». В годы гражданской войны уроженец Синявки Павел Зубков добровольно вступил в белогвардейскую армию Деникина. Когда на. Дону установилась Советская власть, он вернулся в свой дом, прикинулся честным тружеником. А при немцах с плетью в руке расхаживал по станице, зверски лютовал.
Как ни хитрил Зубков, а подпольщикам удалось перехитрить его. Он поверил, что мать Ивана Герасимовича умерла от тифа, и отпустил рыбака на три дня — справить похороны.
