Троцкий — не идеологический идол, а личность с самым широким спектром сильных интеллектуальных и нравственных качеств, вперемешку с безапелляционностью, ленинской нетерпимостью, тщеславием. Обелиск в Койоакане напоминает нам не об ужасном тиране или "непревзойденном гении", а о певце революции, который стал ее жертвой и мучеником и одновременно носителем уродств насилия, которые порождаются этой революцией. Н.А.Бердяев, рисуя портрет Троцкого, замечает, что "именно он, организатор Красной Армии, сторонник мировой революции, совсем не вызывает того жуткого чувства, которое вызывает настоящий коммунист, у которого окончательно погасло личное сознание, личная мысль, личная совесть и произошло окончательное врастание в коллектив…" Это человек того же типа, пишет Бердяев, "как и Ленин, но менее злобен полемически"[223]. Люди, подверженные угару революции, могут быть велики, но они как бы аномальны. Они так же отличаются от обычных людей, как эволюция и реформа от революции и взрыва. Но, увы! — и то и другое в человеческой истории является естественным.
Обелиск в далекой мексиканской столице напоминает нам, однако, не только о человеке, чье имя на нем значится, но и о том движении, той международной организации, у истоков которой стоял Троцкий. Долгое время революционер возражал, протестовал, возмущался, когда его оппоненты манипулировали понятием "троцкизм". Еще когда Троцкого исключали из Исполнительного Комитета Коммунистического Интернационала, опальный вождь, загнанный в угол, осыпаемый поносной критикой Куусинена, Тореза, Мэрфи, Пеппера, Бухарина, Катаямы, Сталина и других членов международного органа коммунистов, более похожей на брань, отрицал наличие особого течения "троцкизм", а признавал лишь "левую" оппозицию[224]. Эту же линию Троцкий проводил и в начале 30-х годов.
В конце декабря 1932 года Троцкий, находясь еще на Принкипо, пишет письмо Александре Ильиничне Рамм, переводчице его книг, о том, что высылает ей свою рукопись большой статьи "Завещание Ленина"[225]. К письму Троцкого приложена большая статья, выдержанная в обычном духе антисталинской полемики, но одновременно в ней содержится специальный раздел "Легенда о "троцкизме". Автор пишет, что создатели легенды — Зиновьев и Каменев. Именно они, по согласованию со Сталиным, "левую" оппозицию в партии окрестили "троцкизмом". Хотя, если быть точным, впервые ввел в официальный оборот слово "троцкизм" Сталин, заявивший в работе "Троцкизм или ленинизм", что нужно рассмотреть вопрос о "троцкизме как своеобразной идеологии, несовместимой с ленинизмом"[226].
С тех пор коммунисты, не столько разделявшие постулаты марксизма, сколько соглашавшиеся с Троцким в его политических оценках, стали именоваться "троцкистами". С начала 30-х годов в СССР подобный ярлык был равносилен смертному приговору.
В действительности же, уверяет Троцкий, то были настоящие "большевики-ленинцы". Тут трудно возразить: все "настоящие" большевики-ленинцы одинаковы. Все они стоят на платформе диктатуры пролетариата и все уверены в правомерности и возможности переделать мир на коммунистических началах. И Троцкий, и Сталин, и те, кто шел за ними, исходили из ложных посылок. Хотя, например, Зиновьев утверждал, что "троцкизм был (и в значительной мере остается) только "левым" нюансом в "европейском" (т. е. оппортунистическом) псевдомарксизме, коренным образом враждебном большевизму"[227]. Правда, уже в 1926 году Зиновьев заявит, что его борьба с троцкизмом была самой большой ошибкой в его жизни, "более опасной, чем ошибка 1917 года". Увы, и это не было последним словом Зиновьева. Еще через год Зиновьев, вымаливая прощение у Сталина, вновь будет говорить об "опасности троцкизма" как одного из проявлений "псевдомарксизма"[228].
Нет, я не отрицаю появления и существования троцкизма. Я уже говорил, что в онтологии марксизма в России выделяются три основных направления: ленинизм, троцкизм и сталинизм. Ленин на марксизм смотрел прежде всего с точки зрения использования его идей для организации революционного движения. В марксизм Ленин мало что внес нового, если не считать его теоретических размышлений о революционной партии и организационных вопросов. Сталинизм же явился трагическим гротеском ленинизма. Троцкизм, в свою очередь, можно представить (в теоретической области) как наиболее радикальную форму марксизма, применительно не только к России, но и ко всей "мировой коммунистической революции". Поэтому можно, пожалуй, говорить, что троцкизм — наиболее ярко выраженная попытка "применения" европейского марксизма в России, его крайне радикальный вариант. Это замечали и другие наблюдательные исследователи. Так, профессор из Оксфорда Барух Кней Пац пишет в своей фундаментальной монографии "Общественная и политическая мысль Льва Троцкого", что "теория русской революции этого вождя является попыткой наиболее решительного приспособления марксизма к России начала XX века… Вскоре Троцкий заявил, что теория марксизма подтверждена событиями русской революции"[229].
Троцкизм явился экстремистской формой марксизма, многие элементы которой Сталин заимствовал затем в своей практике, естественно, никогда не ссылаясь при этом на своего предтечу. Троцкизм можно понять, лишь оценив его непоколебимую уверенность в классовых постулатах, высшей справедливости революционного насилия и убежденность в неизбежности планетарного коммунистического будущего. Выступая на III Конгрессе Коминтерна 23 июля 1921 года, Троцкий заявил: "Только кризис является отцом революции, а период процветания — ее могильщиком"[230].
Думаю, что в троцкизме нашла выражение ленинская убежденность в возможности путем неограниченного насилия "пришпорить" историю и в кратчайшие сроки добиться коренных социальных преобразований. Как вспоминал один из лидеров меньшевизма Р.А.Абрамович, с введением политики "военного коммунизма" Ленин вначале уверовал, что стратегическая цель революции близка. "В начале 1918 года Ленин, — писал Абрамович, — почти на каждом заседании Совнаркома настаивал на том, что в России социализм можно осуществить в шесть месяцев. Троцкий замечает, что когда он впервые услыхал этот срок, он был поражен — шесть месяцев, а не шесть десятилетий или, по крайней мере, шесть лет? Но нет, Ленин настаивал на 6 месяцах»[231]. Троцкий был поражен, но не возражал. Как мы знаем, его сроки мировой революции вначале тоже колебались в пределах пяти-восьми лет после Октября, хотя позже он и избегал говорить о временных координатах всемирного пожара, или переносил их вперед на десятилетия[232]. К слову замечу, социал-демократическая ветвь русских революционеров исповедовала более спокойный путь социальной эволюции, страшась всплеска русской смуты. Но этим людям не оказалось места в России после Октября. Впрочем, будучи за границей, они не могли себя чувствовать в полной безопасности. Агенты Секретно-политического отдела НКВД регулярно докладывали в Москву, чем занимаются Дан, Абрамович, Розенфельд, другие меньшевики[233].
