Беседа
Он увлеченно стал ей рассказывать:
— Форвард ударил по воротам и не попал.
Она спросила:
— Куда?
Он внимательно посмотрел на нее и ответил:
— В институт!..
На этом их беседа окончилась.
Помню, был я в семидесятые годы в составе писательской делегации в Польше. Выступала наша группа на заводе в Катовице. Прямо в цехе. Рабочие всем своим видом показывали, что воспринимают мероприятие чисто формально. Хорошо встретили только Кайсына Кулиева. Он умел кого хочешь расшевелить, да и поляки почему-то расположены к кавказцам.
Я же, поднявшись, сказал, что существуют вещи, которые связывают людей, располагают их друг к другу. Например, не только в Польше, но и многие в России со знанием дела, с удовольствием или даже с подлинным восторгом произносят такие фамилии, как Дейна, Лято, Шармах…
Публика оживилась.
— Гадоха! — кричали мне с мест.
— Каспарчак!..
— Жмуда! — добавлял и я.
— Томашевский! — продолжали они. А потом неуверенно прозвучало и несколько русских фамилий.
Мои попутчики ничего не могли понять.
А я называл футболистов сборной Польши, тогдашних бронзовых призеров чемпионата мира.
Футбольная команда ветеранов, еще совсем недавних звезд, выезжала на игру в соседний областной город.
За час, по-стариковски, встретились на вокзале.
— А Сам где?
Так они между собой называли Стрельцова. Неплохо.
Стрелец жил в одной остановке от вокзала. Решили на всякий случай ему позвонить. После нескольких гудков он снял трубку.
— Эдик, ну ты что?
Он спросил хрипло:
— А сейчас сколько?..
— Девять.
— Еще рано, — отреагировал Стрельцов и положил трубку.
Подали состав. Капитан опять пошел к автомату.
Снова Стрелец отозвался не сразу. И опять спросил:
— А сейчас сколько?..
— Без пятнадцати десять.
— Уже поздно, — вздохнул Сам и тихо положил трубку.
Я услыхал эту историю от динамовца Эдуарда Мудрика.
Один известный футболист, учась в школе тренеров, вытащил на экзамене билет с вопросом об общественных формациях и ничего не смог сказать по этому поводу.
Преподавательница задала несколько наводящих вопросов и наконец спросила напрямик:
— Ну в каком обществе вы живете?
Он ответил:
— «Локомотив».
Футбольный чемпионат мира в Италии. Судьба нескольких важнейших игр решалась при помощи послематчевых пенальти. Нервное перенапряжение чудовищное. Так вот, более всего удручает даже не тот факт, что у нас в команде не оказалось лидера и нет звезд. У тех — не только игровой класс, у тех тренеры, улыбаясь, обнимают потом за плечи промахнувшихся футболистов. Класс человечности!
Хмурого, раздавленного Лобановского можно понять и оправдать. Он дитя системы и знает, что она не простит его. И сам он не прощает, не жалеет.
Мы — в другом измерении. У нас все еще другие правила — в этом наша главная слабость.
Понятие команды. Прежде всего корабельной. Ну, и конечно, команда в спорте, — скажем, футбольная. Команда Баккенбауэра. Команда Платини. Команда Бескова или Бышовца. И уже отсюда — по ассоциации — в политике. Команда Горбачева. Команда Клинтона. Команда Ельцина.
Но можно ли составить команду из людей, плохо понимающих или не желающих понимать друг друга? Или из просто слабых игроков? Приглашать в сборную заведомо неудовлетворительных исполнителей? Какого же можно ожидать результата — в том числе для карьеры тренера?
Действующие поэты, регулярно выступающие с обзорными статьями о текущей поэзии. Существует понятие: играющий тренер, но не бывает играющего судьи. А тут и сам играет, и еще свистит — назначает свободные и пенальти, делает предупреждения.
Но ведь и судьи бывают играющие. Только они играют в иные, сомнительные игры.
Существуют футболисты — и среди них очень хорошие и знаменитые, — у которых одна нога значительно сильней другой. Есть даже профессиональное выражение: «сильнейшая нога». Вадим Синявский, ведя репортаж, говорил об игроке:
— Он нанес удар своей любимой правой ногой…
Еще таких футболистов слегка пренебрежительно называют иногда одноногими. Обидно!
Один из них и придумал когда-то потрясающую частушку:
Правая нога — жена,
Левая — любовница.
С левой редко бью, она
Зато слаще помнится.
Команде стишок очень нравился, но некоторые не верили, что это он сам сочинил, — думали, что я.
Я познакомился со Светловым в 1951 году, бывал с ним в поездках, однажды, в июне 1961 года, мы целую неделю жили в одном номере гостиницы «Октябрьская» в Ленинграде. Там мы отпраздновали его день рождения.
Я помнил, что 17 июня исполняется 50 лет Виктору Некрасову, и заранее собирался поздравить его, — он находился в Ялте. Накануне я узнал, что семнадцатого — день рождения и Михаила Аркадьевича. Когда утром я пошел отправлять телеграмму, он попросил передать Некрасову привет. Я приписал: «Шлет тебе привет Михаил Аркадьевич Светлов. Ему сегодня пятьдесят восемь».
Великое множество раз сидел я с ним за одним столом — и крытым зеленым сукном (главным образом на заседаниях Бюро секции московских поэтов, в так называемой восьмой комнате старого здания ЦДЛ), и за столами или столиками, накрытыми белыми крахмальными скатертями или простой клеенкой, а то и вовсе ничем не накрытыми.
Уровень его остроумия был не ниже его поэтического таланта. Это была такая же сильная, отдельная сторона его дарования. Иногда они смыкались.
Сострив или прочитав за столом новое стихотворение (чаще строфу или даже строчку), он обязательно спрашивал — обычно у сидящего рядом: «Ну, как? по-моему, ничего, да?» — довольный в этот момент общей реакцией.
Обычно к столику, за который садился Светлов, подтягивались со своими стульями еще многие, а те, кто не успел протиснуться, стояли сзади. То и дело, вызывая зависть у всего ресторана Дома литераторов, раздавались оттуда взрывы хохота. Но, раскрутив общий ход застолья, Светлов сам чаще всего как бы отходил в тень, сперва беседовал еще с ближайшими соседями, потом углублялся в себя, отключался. Постепенно люди расходились, и иной раз можно было видеть стол, обставленный толпой пустых стульев, и лишь на одном — обсыпанного сигаретным пеплом, дремлющего в характерной позе, глубоко закинув ногу на ногу, Светлова.
