Лучшее – враг хорошего
Издатели сразу поняли, что с сэром Джоном Толкиеном работать будет сложно. А все потому, что он отличался необыкновенным вниманием к деталям, которое часто доставляло неприятности и ему самому.
Каждый раз, когда из «Джордж Аллен энд Анвин» (английское издательство, первым напечатавшее книги о Средиземье) присылали Толкиену гранки, вместо того чтобы ограничиться внесением корректуры, он принимался переписывать целые эпизоды и даже главы. И не мог иначе, потому что замечал явные географические, хронологические или еще какие-нибудь несоответствия. А все эпизоды, персонажи и события в истории Средиземья не могли не быть взаимосвязанными – и чтобы добиться этого, Толкиен готов был полностью изменить концепцию целой книги! Пусть даже готовой к печати!
Случались и курьезы, как, например, с руническим алфавитом. Некоторое время Толкиен вел на нем свой дневник. Стремясь добиться совершенства, он постоянно изменял начертания букв или их значения. Настал момент, когда число изменений перевалило за несколько десятков, все их в памяти не мог удержать даже сам изобретатель, и некоторые записи теперь, наверное, не сможет разгадать самый опытный дешифровщик.
Он и впрямь был странный, этот Толкиен. (Оксфордские доны, говорят, очень сочувствовали своему коллеге.) Ну посудите сами – разве может солидный, уважающий себя профессор, специализирующийся на среднемидлендском диалекте, автор многих серьезных работ, посвященных вопросам сравнительного языкознания, сочинять сказки?! Разве может, проверяя ученические работы и увидев крохотную дырочку в паласе, нацарапать на бумаге: «В земле была нора, и в этой норе жил хоббит»? Впрочем, написать может любой – какие только штуки иногда ни проделывает с нами наше подсознание. Но увидеть в этом знак… Но взяться выяснить, кто такой этот хоббит и почему он жил в норе, мог только чудак Толлерс!
А для Толлерса это было вполне естественно. Потому что в нем, всеми уважаемом профессоре Оксфордского университета, жил любопытный, искренне верящий в волшебство и магию ребенок. Толкиен так увлекся своим хоббитом, что вместе с детьми принялся рисовать карту Средиземья, его реки, горы и границы. Как вспоминали студенты, в то время дон Толкиен очень напоминал безумного шляпника: во время лекции он мог прерваться на полуслове и забормотать что-то себе под нос об эльфах и гномах.
Он никогда не придумывал – он всегда выяснял. Еще тогда, после Рождества 1914 года, он написал стихотворный отрывок, в котором впервые упоминался странник Эарендель, и показал его Д.Б.С. Тот одобрил, но спросил: кто он – этот Эарендель? «Не знаю, – ответил Рональд, – но постараюсь выяснить».
Большинство имен его персонажей появлялось обычно так: в одном из своих эльфийских языков Толкиен подбирал подходящий по смыслу корень и затем придумывал форму имени. Но иногда имя «приходило» само – просто рождалось в голове, и становилось ясно: это оно самое. Правда, возвращаясь к написанному через некоторое время и натыкаясь на имя-исключение, Толкиен непременно принимался выяснять, почему это оно вдруг приняло такую странную форму. И если опытный филолог не находил в истории языков квенья и сандарин объяснения, необычное имя с позором изгонялось из Средиземья.
Средиземье – мир «вторичный», альтернативный или реальный?
Его книгами восхищаются, их хвалят, ругают. И все пытаются объяснить их загадку. В Средиземье видят альтернативный мир Земли, мир, не знавший Бога, или, наоборот, насквозь пронизанный идеями христианства. В нем видят выдуманный мир, в который так приятно уходить от проблем прагматичного XXI века. В книгах Толкиена находят параллели с событиями, которым он был очевидец, и страшные пророчества грядущих экологических катастроф. И так далее, и так далее…
А он писал не книги – он творил целый мир. И искренне верил, что его Средиземье существует где-то в иных измерениях бытия и что за образами и картинами его книг внимательный читатель сможет разглядеть черты этого прекрасного реально существующего мира.
И чем дольше Толкиен работал над своим эпосом, тем сильнее становилась его вера. Поэтому написанные им самим легенды и истории обрастали его собственными обстоятельными научными комментариями (других профессор английского языка писать не умел!), подробными картами и схемами. Поэтому его самая любимая книга – «Сильмариллион» – так и осталась собранием разрозненных легенд: они еще ждут новых, столь же пытливых и увлеченных исследователей. Поэтому «Хоббит», «Властелин колец», «Сильмариллион» – настоящая биография Толкиена, биография его души. В ней собраны самые дорогие его сердцу переживания, идеи, мечты…
Он хотел, чтобы его книги, внешне напоминающие мифы, стали не «чтивом», а чистым источником древних знаний, вдохновения, разбудили бы спящего в каждом, кто их открывает, ребенка, способного удивляться и верить в волшебство. Мечтал, что его книги напомнят о реальном сокровенном мире. Надо всего лишь научиться видеть, замечать его или хотя бы помнить о нем. Тогда уж точно хоббит перестанет быть просто забавным существом, которое любит вкусно поесть и покурить трубку. И кто знает – может быть, тогда и в нас проснется Фродо, которому доверили Кольцо Всевластья. Не за особые заслуги и подвиги, не за смелость и силу, а за чистоту души. Может быть, и в наши души вернутся эльфы и гномы и в ней вновь заговорит волшебный Лориен…
Томас Манн. Ученик жизни
Александра Кокотова
«А ты начни сначала» – такой совет дают обычно смутившемуся рассказчику в ответ на его: «Не знаю, с чего начать». И все же, вопреки совету, свой рассказ о Томасе Манне я начну с конца, точнее, с кульминации, с трагической вершины его творческого пути. С момента истины.
1945 год. Агония гитлеровского рейха. Весь мир охвачен ненавистью и мстительным торжеством над обреченным нацистским государством. То, что являла собой Германия на протяжении последнего десятка лет, поставило крест на всей ее истории и на самой сути слова «немецкий».
В это самое время на далеком западном побережье США Томас Манн, заболевший, вконец изнуренный физически и морально, заканчивает свою главную, итоговую книгу, «роман своей эпохи в виде истории мучительной и греховной жизни художника».
Томас Манн
Вот уже несколько лет, как писатель сменил немецкое подданство на американское, прекрасно, однако, понимая, что избавление от немецкого гражданства не снимет с него звания истинно немецкого художника и мыслителя, а стало быть, не позволит ему избежать собственной, личной ответственности за происшедшее. «Совесть немецкой нации» – никем не данный, но самодовлеющий и самой жизнью возложенный титул, титул непомерной тяжести. Кто еще, если не он, автор бюргерской саги «Будденброки», создатель насквозь пропитанной немецким эстетизмом новеллы «Смерть в Венеции» и романа-становления немецкого сознания «Волшебная гора»? Кто же, как не он, с младых ногтей впитавший в себя все наследие немецкой культуры: Гейне, Гете, Шопенгауэр, Ницше, Вагнер?.. Последние два имени у многих слишком ассоциируются с идеологией немецкого нацизма и с фигурой Гитлера в частности, чтобы не обратиться к Томасу Манну с вызывающим вопросом: «Как же так? Выходит, вы одного поля ягоды?»
