А бежать все равно надо. Бутко и его товарищи решились на самое рискованное — прорываться ночью через проволочные заграждения. Лучше уж смерть от пули, чем медленное умирание.
Помог случай. Тринадцатого сентября 1941 года охрана лагеря справляла какой-то праздник. На кухне варили и жарили, привезли водки. К вечеру в казармах слышались пьяные крики, и никому, кроме часовых, не было дела до пленных. А ночь выдалась удачная — темная, облачная, ветреная.
Беглецы подкрались к заграждениям и, набросив шинели на нижнюю проволоку, прижали ее к земле. Змеями проползли в образовавшуюся щель. То же повторилось и на второй линии. Никто их не видел в темноте, никто не слыхал в шуме ветра, а беглецы, зорко оглядываясь, чутко прислушиваясь, ползли дальше.
Брестский военгородок расположен вне города; всего каких-нибудь двести метров — и лес. Здесь пленные почувствовали себя свободнее и торопливо двинулись сквозь темноту на восток, стараясь до утра как можно дальше убраться от проклятого лагеря. Бутко, широко взмахивая костылями, не отставал от других. Безрук пошутил даже:
— Ты, Вася, как на ходулях. За тобой не угонишься.
Под утро увидели огонек на каком-то лесном хуторке. Заглянули в окно: сидит человек на лавке, обхватив голову руками, в позе последнего отчаяния. Больше в хате никого. Вошли в незапертую дверь и все поняли: на полу лежали две мертвые женщины.
Хозяин словно очнулся, увидев живых людей, и в скупых словах рассказал страшную историю: днем, когда его не было дома, наехали фашисты, схватили его жену и семнадцатилетнюю дочь, надругались над ними и убили их.
Беглецы помогли хозяину привести в порядок и похоронить убитых, а он показал дорогу, снабдил махоркой и хлебом.
Шли они на восток, но Бутко дотянул только до Серхова. Нога подвела, началось заражение, думали, что и не жить уж ему больше. Безрук остался вместе с ним — не хотел бросать товарища. В Серхове нашлись добрые люди: крестьянин Вавелюк приютил советских солдат, пани Михайловская спасла Бутко от гангрены.
Остается досказать о Логинове. Колодец, до которого они добрались по туннелю, находился хотя и за пределами лагеря, но все-таки недалеко от проволочных заграждений. Отверстие его было прикрыто сверху тяжелым железным ящиком: должно быть, в него камней навалили для весу. С трудом отодвинув его специально приготовленным колом, пленные начали вылезать наружу. А часовые заметили движение, подняли стрельбу, бросили гранату. Двое беглецов были убиты, а остальные успели скрыться. Пошли на восток, переодевшись в гражданское, сумели вооружиться по дороге и начали мелкую партизанскую войну. В марте 1942 года они встретились с отрядом Каплуна.
* * *
Знакомясь с работой отряда, подробно беседуя с каждым, как это у нас повелось, я и сам убедился, что люди у Картухина боевые — «кремневые», как он сам выразился. Почти все они действительно были первыми организаторами народной война на Волыни.
Петр Харитонович Самчук (в отряде его звали Бондаренко) — родом из Павурска, из бедной крестьянской семьи — в панской Польше батрачил и уже тогда принимал участие в борьбе с угнетателями. Эвакуированный в начале войны в Чернигов, он вернулся в декабре 1941 года в родные места для организации партизанского движения, В первый же день встретился с председателем Песочненского сельсовета Яковом Никитичем Цыпко (теперь его звали в отряде Ивановым), который вернулся на оккупированную врагом территорию с тем же заданием, что и Самчук. Они начали свою работу с того, что порвали телефонную связь на одном из важных участков и вручную расшили железнодорожные рельсы на перегоне Ковель — Павурск. Это на целые сутки задержало движение поездов. Вскоре к ним присоединились и другие товарищи. С группой в пять человек пришел железнодорожник из Трояновки Михаил Крысак. В это время уже начали свою работу Конищук (Крук) и Макс. Самчук и Цыпко имели связь с ними. С Конищуком договорились: он организует партизанский отряд в Камень-Каширском и Любешовском районах. Самчук и Цыпко — в Маневичском и Ковельском. Отряд вырос. Командиром его был Самчук, заместителем по политчасти — Цыпко. Они разрушали маслозаводы, работающие на врага, сжигали склады заготовленного фашистами продовольствия, разгоняли и разоружали полицию, вооружаясь ее оружием. Тесная связь с крестьянами и доверие крестьян к своим защитникам во многом помогли Самчуку, а позднее — и Картухинскому отряду, с которым соединился отряд Самчука осенью 1942 года.
Когда в Хочине Андрей Легкий рассказывал мне о «Пидпильной спилке», я заинтересовался двумя организаторами ее — коммунистом Нестерчуком и комсомольцем Ососкало. Познакомиться с ними мне тогда не удалось: Нестерчук ушел «по цепочке» на восток, а Ососкало с Картухиным — на запад. У Насекина я в первый же день спросил об Ососкало, но оказалось, что он на задании. В общих чертах мне о нем рассказали. Да, комсомолец с огоньком, напористый, упорный. Трудностей не боится. И, что особенно дорого, делает все не с маху, а с расчетом, подумавши.
Через несколько дней Яковлев сам привел ко мне этого парня:
— Вот Ососкало.
Среднего роста, с умным, открытым лицом, большеголовый и большелобый, он показался мне старше своих лет. Очевидно, производила впечатление серьезность, вдумчивость человека, хотя и молодого, но уже много испытавшего.
Рассказывая мне свою биографию, он предупредил, что в ней нет ничего особенного, но это было не совсем верно: он пережил то, что пережил весь народ Западной Украины, и еще в папской Польше был связан с коммунистическим подпольем. В тридцать девятом году дохнул свободным воздухом, а в сорок первом опять угнетатели навалились на его родину. С самого начала немецкой оккупации Алексей Ососкало вместе с Нестерчуком, Леоновцем и другими стал организовывать советский актив на борьбу с захватчиками и помогать окруженцам. На этой почве и возникла группа, которую назвали «Пидпильной спилкой» и которая позднее, связавшись с такими же группами других селений Ровенщины, составила ту организацию, о которой рассказывал мне Андрей Легкий.
* * *
В разговоре с Картухиным я не случайно спросил, не осталось ли взрывчатки на полигоне. Опыт подсказывал, что опять нам будет не хватать толу. Так и получилось. Правда, Насекин своей бездеятельностью «сэкономил» немало взрывчатки, да и мы принесли с собой порядочный груз. Всего набралось почти 200 килограммов, для начала, казалось бы, неплохо. Но как только все наши отряды принялись по-настоящему за подрывную работу, не давая врагу покоя ни на один день ни на одной из порученных нам дорог, запасы наши быстро пошли на убыль. Мы использовали неразорвавшиеся снаряды, найденные на полигоне. Они увеличивали силу взрыва и давали много осколков, но рвались они только от детонации, так что с каждым снарядом все равно надо было взрывать и нашу рапиду. Восемнадцатого декабря я отправил на Червоное озеро группу связи — человек тридцать; туда они должны нести донесение и продукты для Центральной базы, оттуда — оружие и взрывчатку для нас. Однако возвратиться они могли только через 15–20 дней, а нам на такой срок взрывчатки не хватило бы. Значит, надо добывать на месте. И не может быть, чтобы в стране, где идет война, да еще рядом с полигоном, не нашлось взрывчатки. Я снова начал расспрашивать, и бойцы из местных уроженцев подтвердили: «Да, можно найти». Самчук вызвался достать нам толу. Здесь опять сыграли роль его связи с местным населением.
