Вторую станцию проехали вечернею темнотою, от беспокойной замерзшей грязи выбитой дороги и заровненной снегом. Граф от непривычки при каждом наклонении в старом дормезе, боясь, что экипаж изломался и падает, часто от страха вскрикивал и после над своею трусостию смеялся. По приезде на станцию, фельдмаршал был очень рад отдохнуть в приготовленной чистенькой хате, с разведенным на передпечье огнем и со взбитою постелью из мягкаго сена; он провел тут ночь до 6-ти часов утра[239]. На другой день нашего путешествия, фельдмаршал очень жаловался на беспокойный экипаж и на дурно проведенную ночь; но потом привык и на следующих переездах мог уже предаваться сну очень покойно[240].
К вечеру достигли до последней станции в Гродно; тут главнокомандующий отдельным корпусом князь Репнин имел главную свою квартиру. Репнин в чине полнаго генерала был старее графа Суворова, но ожидал уже встретить его со всеми военными почестьми, как фельдмаршала своего и начальника. Фельдмаршал узнал на станции о приготовленной для него за 8 верст перед Гродно встрече, приказал мне ехать вперед, отклонить все приуготовленныя ему почести и явиться от его имени князю Репнину с извинениями, что от сильной боли в ноге, он не в состоянии иметь честь быть у него.
Приуготовленною встречею начальствовал бригадир князь Д. И. Лобанов-Ростовский, с трудом согласившийся не являться фельдмаршалу; получа наконец верное его слово, я поскакал в Гродно, и в ярко-освещенном доме, при блестящей свите, дежурный генерал привел меня в кабинет и представил главнокомандующему, украшенному сединами, всеми знаками отличия и готовому встретить фельдмаршала с рапортом и шляпою в руке; в ту самую минуту, как я объяснял с неловкостию мое послание, послышался почтовой колокольчик и дежурный генерал с поспешностию вышел с донесением, что фельдмаршал проехал уже мимо. Репнин отпускает меня с видом сожаления, что фельдмаршал не удостоил его посетить и принял его рапорт, сказав: «доложите, мой друг, графу А. В., что я старик двое суток не раздевался, вот как видите, во ожидании иметь честь его встретить с моим рапортом». На 7-й версте за Гродно, я достиг фельдмаршала; слова князя Репнина поколебали-было его чувствительность, долго размышлял он, не возвратиться ли назад; наконец решился продолжать путь[241] и на следующей станции остановился ночевать. Вслед за нами явились некоторые из его свиты, остановляющиеся в Гродне – с многими новостями; между прочим имели неосторожность пересказать ему весть, слышанную от какого-то приезжаго чиновника из Петербурга, совершенно ложную, но весьма неприятную для фельдмаршала; он выслушал рассказ с приметным огорчением и, опасаясь, чтоб не последовало чего-либо подобнаго, написал своеручныя письма: одно к кн. Зубову, а другое зятю своему, графу Н. А. Зубову, призвал меня и в самых лестных выражениях поручил мне сколь возможно скорее доставить его письма по принадлежности и с ответами встретить его до Нарвы[242]. Между тем, до получения ожидаемых ответов, за несколько станций от Нарвы, встретили его генералы Исленьев и Арсеньев, и потом мною доставленные ответы обоих Зубовых совершенно успокоили героя, и 15 декабря он прибыл в Стрельну.
В Стрельне ожидал его граф Н. Зубов и присланный от Императрицы экипаж, под названием Георгиевский, с конюшенною придворною свитою.
Чрез час по приезде в Стрельну, впервые он облекся в полный фельдмаршальский мундир, присланный от Государыни в Варшаву и (по его словам) в первый раз в жизни сел в четвероместную карету; не взирая на двадцати-двух-градусный холод, в декабре весьма обыкновенный – в 4 часа по полудни выехал из Стрельны в одном мундире прямо представиться великой Государыне.
Встретившие его генералы сели с ним, вероятно также в первый раз в жизни, при таком холоде, в одних мундирах, не будучи ни чем иным защищены от мороза с сильным ветром, как восьмью полированными каретными стеклами[243]. В половине 6-го часа Суворов прибыл в Зимний Дворец, поспешил в комнаты князя Зубова[244] обогреть себя и полузамерзших своих сопутников.
В 7 часов вечера Суворов предстал пред Императрицею, как русский верноподданный, с раскрытою душою, исполненной приверженности и святопочитания пред сияющей Божественными дарованиями на всероссийском престоле; он по старинному прадедовскому обыкновению повергся к ея стопам с благодарностию за Высочайшее внимание к его служению.
Государыня осыпала его самыми милостивыми приветствиями и после продолжительнаго беседования изволила отпустить его сими словами: «Вам нужен покой после дороги; теперь моя обязанность вас успокоитъ за все трудные и славные ваши подвиги на возвышение отечественнаго величия». Его был ответ: «Государыня! после Бога – Вы, и Вами гремит в мире наше отечество»[245].
В 10-м часу фельдмаршал приехал в Таврический Дворец, пробежал прытко до своей спальни, не приметив, что его встречала придворная услуга. Его спальня была приготовлена в прекрасной небольшой комнате с диваном и несколькими креслами; душистое, мягкое, очесанное сено составляло пышную его постель; в углу горел камин; подле спальни в другой подобной комнате поставлена была гранитная ваза с невскою водою и с полною принадлежностию – серебряным тазом и ковшом, для окачивания. В спальне своей он застал одного меня, дремлющего у камина; на лице его ясно изображалось удовольствие и усталость от волнений душевных, от дороги и от необыкновенной ему одежды с золотом и кучею брильянтов. «Ну, – сказал он мне: – я так и ожидал; спасибо, что подождал меня», закричал: «Эй, Прошка! раздевай меня». Мгновенно является каммер-лакей в мундире с галунами; граф подбегает к нему с вопросом: «Что прикажете?» – «Для услуг вашего сиятельства!» – «Нет! нет! м. г. возвратитесь в вашу комнату, а прошу прислать моего мальчика».
Разделся очень скоро, сел у камина, приказал подать варенья, а между тем с редко-веселым лицом и собственным красноречием рассказывал прием ему сделанный и многия статьи из разговоров, из коих остались в памяти моей следующия: «Мы угадали, – Государыне расцветили помилуй-Бог-как красно азиатские лавры; изволила мне предлагать пожинать их; я цаловал с подобающим чувством благодарности ея руку и просил позволения прежде узнать цель, напутствующие способы и меру Высочайшаго предположения, просил несколько времени для соображения и потом предложил eй и за и проч. – как следует солдатскому сердцу, ей собственно верноподданному, а пользам отечества и за гробом преданному. Государыне, кажется, моя просьба не была противна, приказала поторопиться отдохновением, а потом-де мы попробуем[246]».
