в подвал. Потом еще… еще… еще… Заложило уши, кровь стучит в висках, а глаза, словно завороженные, прикованы к освещенному солнцем красно-оранжевому куску кирпичной стены. Там, в этом неправильном треугольнике вижу я ноги солдата в трофейных финских башмаках на толстой кожаной подошве. Солдата, с которым что-то происходит. Его ноги перестали вдруг бежать, а как-то странно рухнули вниз. Потом рухнула вся фигура солдата. Вместо лица я вижу кровавое месиво – осколок вошел чуть ниже виска, вывернул глаз, разворотил переносицу, скулу. Но солдат не был убит. Поповкин и Серега кинулись его бинтовать. А я должен был шагать измерителем по координатной сетке Гауса – Крюгера и искать ту точку, где располагалась гаубичная батарея, только что совершившая свой налет.
Медленно, постепенно сгущались сумерки. Исчезло солнечное пятно на кирпичной стене при входе. Незаметно надвигается короткая белая ночь. Нестерпимо хочется спать. От напряженной работы ломит контуженную спину, ноет раненая рука, тело как бы отказывается подчиняться. Все чаще и чаще наступают минуты непроизвольного забвения, когда измеритель вываливается из рук и мгновенный тревожный сон овладевает телом. По телефону то и дело звонит Шаблий, требует новых данных по планшету, справляется, нет ли «чего сверху». Забегает Гречкин: смотрит, проверяет бумаги, донесения, подписывает что нужно, дает указания заготовить проект того или иного приказа. И вновь исчезает под огнем финских батарей. Иногда вызывают «сверху» и требуют доклада: то чего-то недопонимают, то что-либо приказывают. Неугомонный сержант Камбаров, командир отделения связи, с телефонистами гоняет по линии – связь – это нервы боя, и нервы эти должны быть в порядке. Физиономия у Камбарова сухая и бронзового оттенка – пот крупными каплями стекает по лбу и щекам. Я не встречал более на фронте такого работящего и бесстрашного солдата, как Камбаров. Казалось, ни осколок, ни пуля не сможет одолеть этого крепкого духом и телом казанского татарина. А там, над подвалом, лишь только село солнце и перестало слепить глаза своими прямыми, негреющими лучами, мощная артиллерийская канонада возвестила начало длительного и тяжелого боя за опорный пункт Роккало. Штурм предмостных укреплений, форсирование реки Роккалан-йоки, отражение контратак противника и, наконец, высадка десанта на остров Ревонсари. Самоходки Котова перепахивают снарядами ряды колючей проволоки, разворачивают амбразуры долговременных огневых точек предмостных укреплений. Трехдюймовки Солодкова также вышли на прямую наводку. Гаубичный полк и реактивные установки гвардейцев бьют по огневым позициям артиллерии противника. Боевая задача нашего полка – это огневая обработка траншей переднего края и установка заградительных валов из минных разрывов при прорыве обороны противника и при отражении контратак. Артиллерия и минометы финнов отвечают на наш огонь с обреченным остервенением. Под прикрытием огневого вала наша пехота ворвалась в предмостные укрепления и перебила остатки гарнизона.
19 июня. Под покровом короткой сумеречной ночи штурмовой отряд в тридцать человек под командой старшего лейтенанта Иванского форсирует Роккалан-йоки. Река не широкая, но мосты взорваны – и железнодорожный и шоссейный. Задача: захват плацдарма на том берегу и обеспечение переправы всего полка. Вода ледяная. Две самоходки Котова поддерживают переправу штурмового отряда. Противник прикрывает подступы к реке сильным пулеметным огнем и орудиями прямой наводки.
После залпа гвардейских минометов М-13 и короткого артиллерийского налета финны стали отходить.
Штурмовая группа Иванского вплавь форсировала Роккалан-йоки и захватила плацдарм на правом берегу. Подполковник Семенов тут же вводит полный штурмовой батальон капитана Комарова. За батальоном прорывается весь полк. Через полчаса, рассредоточившись для боя, семеновские батальоны уже отражали одну за другой напористые и интенсивные контратаки финнов.
Первую контратаку, численностью до роты, усиленную четырьмя танками, противник предпринял с правого фланга из лесу, со стороны стекольного завода. Однако, встреченный массированным огнем пулеметов, заградительным огнем нашего полка и орудиями прямой наводки, неся большие потери, отошел на исходные позиции.
Через четверть часа финны повторили контратаку силами до двух рот под прикрытием все тех же четырех танков и артиллерии. Замысел противника оказался предельно простым: охватить переправившихся на тот берег с флангов, замкнуть на плацдарме и уничтожить. Вероятно, финское командование никак не предполагало, что плацдарм занят целым стрелковым полком, да еще при таком техническом, артиллерийском и танковом обеспечении. Фланги семеновцев были прочно прикрыты самоходными установками Котова, а перед фронтом передовых наступающих подразделений возникал могучий заслон минных разрывов нашего полка.
Оставив около семидесяти человек убитыми, среди которых был обнаружен майор с тремя орденами, финны отступили и более контратак не возобновляли.
Потери стрелкового полка: убитыми – 40 офицеров и 324 рядовых. Именно здесь, на этой переправе, ранили удалого командира первого батальона капитана Комарова. Семенов называл этот батальон не иначе, как «штурмовой», «ударный», «стремительный». Капитан Комаров шел на прорыв, казалось, неприступных вражеских укреплений с дерзостью и умом. Найдется ли ему достойная замена?
Наступило утро. И пришел приказ: 176-му стрелковому полку отойти во второй эшелон, отдохнуть и привести себя в порядок. В прорыв вводится 314-я отдельная стрелковая дивизия резерва 21-й армии под командованием полковника Елшинова. Наступление должен вести головной 1078-й стрелковый полк под командованием майора Сидоренко. Этим же приказом нашему 534-му минометному полку предписывается поддерживать 1078-й стрелковый полк «огнем и колесами». Что же, приказ есть приказ! И нам определено идти с иной пехотой.
Солнце взошло достаточно высоко. Со стороны залива дул сильный и прохладный ветер. Не жарко и легко дышится. Небо, необычно синее с быстро плывущими по нему плотными кучевыми облаками, простирается над нами подобно безгранично далекому и высокому куполу.
Части дивизии Елшинова уже далеко впереди. Для всех очевидно, что до следующего рубежа обороны серьезных дел не предвидится.
Полк наш стоит походной колонной под прикрытием леса в ожидании, когда саперы закончат наведение переправы через Рокколан-йоки. Усатые и бородатые мужики в латаных гимнастерках, орудуя топорами и пилами, ладят прочный бревенчатый мост, используя для этого сохранившиеся остатки каменных опор взорванного финнами моста.
Перебравшись с Герасимовым на ту сторону, мы осматриваем пространство бывших на этом месте стычек сегодняшнего ночного сражения. Более двух сотен неубранных еще трупов – финских и наших – лежат в мокрой от утренней росы траве. Догорают финские танки, торчат из земли раскоряченными причудливыми рогами изуродованные орудия. Черные провалы воронок зияют фатальными вестниками смерти среди влажной изумрудной зелени.
– Мрачное зрелище, – тихо шепчет Авенир Герасимов, – не видя этого, пожалуй, не постигнуть пушкинской фразы: «О поле, поле! Кто тебя усеял мертвыми костями?!»
Принялись в путь. Дорога извивалась, зажатая меж высоких стен черного леса. Огромные разлапистые ели, пушистые, словно бархатные, не отражают света. Когда впереди не видать просеки шоссе, кажется, что находишься на дне мрачного
