По словам Соколова, их ответы сводились к следующему: «Мы не офицеры, т. к. таковых теперь нет, если хотите “бывшие”. Приехали в Тобольск из-за дешевизны и спокойной жизни, как пункт, удаленный от железной дороги. Хотим здесь остаться и искать работы. С Р. (Раевскими. – Ю.Ж. ) знакомы. С одним познакомились в пути, с другим здесь. Больше знакомых нет. О пребывании Государя знали, но не придавали этому значения, думая что это не может нарушить жизнь» ( Соколов К. Указ. соч. С. 287).
Так как ответы всех арестованных были аналогичны, то их вскоре отпустили, отобрав тем не менее документы и взяв с них подписку о невыезде.
На следующий день заговорщики были вызваны к начальнику Тобольской милиции С. Волокитину. После официального допроса каждого из них в отдельности С. Волокитин собрал их для неофициальной беседы, во время которой разъяснил подлинную причину их задержания.
Со слов К. Соколова, он «сказал нам, что подозрение в ограблении монастыря это лишь ширма, а нас подозревают в сношениях с Государем и следят за нами почти с самого приезда или, вернее, с нашего ночного обхода дома Государя. Делается это по приказанию Совета. Пьяный солдат в монастыре – агент сыскного отделения, произведший обыск во время фиктивного мытья пола; похвалил, что Г. не скрыл револьвера и что мы не скрывали то, что мы офицеры, т. к. у нас нашли зубные щетки и пасту. Арест Р. был вызван тем, что они при перемене квартиры прописались в том же участке своей настоящей фамилией, живя 4 месяца под чужой. При допросе показали, что не знакомы с нами, хотя нас видели постоянно обедающими и гуляющими вместе с Р. Все это еще более усиливало подозрения против нас. Сказал, что все наше дело находится в Совете и, пожелав благополучно выбраться из этой истории, сердечно пожав нам руки, отпустил нас» (Соколов К. Указ. соч. С. 288).
В этот же день московские эмиссары были допрошены в местном совдепе, в котором им пояснили, что они были арестованы членами Следственной Комиссии и солдатами из числа Отряда особого назначения. Всяческими правдами и неправдами им все же удалось убедить членов совдепа о своей непричастности к налаживанию связей с находившейся в городе Царской семьей.
А вскоре присланный из Москвы человек сообщил им, что в связи с отсутствием финансирования намеченные мероприятия не состоятся, почему им всем следует возвращаться назад. А еще через некоторое время милиционер принес предписание покинуть Тобольск в 24 часа, что, собственно говоря, и было сделано.
Письмо от Вдовствующей Императрицы Марии Фёдоровны было обнаружено на квартире епископа Гермогена во время обыска и последующего за ним его ареста.
Из воспоминаний П. Жильяра «Трагическая судьба Николая II и его семьи: «Церковные службы происходили сперва в доме, в большой зале верхнего этажа. Священнику церкви Благовещения, дьякону и четырем монахиням Ивановского монастыря было разрешено приходить для служения. Но за отсутствием антиминса было невозможно служить обедню… Это было большое лишение для семьи. Наконец 21 сентября н. с., по случаю праздника Рождества Богородицы, всем узникам было впервые разрешено пойти в церковь. Это была большая радость для них, но подобное утешение они получали впоследствии лишь очень редко.
В эти дни все вставали очень рано и, когда были в сборе во дворе, выходили сквозь маленькую калитку, ведущую в общественный сад, через который шли между двух рядов солдат. Мы всегда присутствовали только у ранней обедни и оказывались в едва освещенной церкви почти одни; народу доступ в нее был строжайше запрещен».
Вот что сообщала по этому поводу газета «Тобольский рабочий» № 1 (7) от 6 января 1918 г. в статье «Дело о титуловании семьи Романовых»:
«27 декабря в Исполнительный комитет Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов поступило заявление от общего собрания Отряда особого назначения о том, что на богослужении 25 декабря в Благовещенской церкви диакон Евдокимов с ведома священника Васильева в ектении титуловал бывшего царя и царицу «их величествами», детей – «высочествами». Отряд требовал немедленного ареста обоих. Настроение было повышенное, грозившее вылиться в самосуд. Исполнительный Комитет Совета с представителями всех революционных организаций и городского самоуправления решил пригласить обоих лиц и выяснить обстоятельства дела. Опрос не привел к выяснению виновного, так как показания обоих противоречили и самим себе, и показаниям друг друга.
Поэтому было решено о происшедшем довести до сведения прокурора и епископа, а диакона и священника подвергнуть домашнему аресту во избежание самосуда и в целях гарантии дознания. Кроме того, еще выяснился факт крайне необычного привоза в Тобольск, и именно в Благовещенскую церковь, Абалакской иконы. Все это, в связи с тревожным настроением среди отряда, а также в связи со слухами о развитии в Тобольске монархической агитации, дало возможность прокурору возбудить дело по признакам 129 статьи о покушении на ниспровержение существующего строя.
Пока шел вопрос о квалификации преступления, диакон и священник нарушили данную ими подписку о невыходе из дому: первый отправился к архиерею, второй выехал в Абалак. Совет образовать нашел недостаточным судебное официальное следствие и постановил образовать Революционно-Следственную Комиссию, которой поручил выяснить корни монархической агитации в Тобольске и окрестностях, облекши эту комиссию полномочиями и передав ее в ведение Революционно-демократического Комитета. В состав комиссии вошли Желковский, Иваницкий, Коганицкий и кандидаты Никольский и Филиппов».
Наряду с объяснениями диакона Александра Евдокимова и о. Алексея Васильева Тобольский совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов получил письменное объяснение епископа Гермогена, который, объясняя действия своих подчиненных, пояснил, что, во-первых: «Россия юридически не есть республика, никто ее таковой не объявлял и объявить не правомочен, кроме предполагаемого Учредительного собрания», а во-вторых, «по данным Священного писания, государственного права, церковных канонов и канонического права, а также по данным истории, находящиеся вне управления своей страной бывшие короли, цари и императоры не лишаются своего сана, как такового, и соответственных им титулов», посему он в поступке о. Алексея «ничего предосудительного» не усмотрел.
