В эти дни Владимиру удалось дозвониться в Париж. Может быть, главной причиной его метаний по городам и весям была размолвка с Мариной. Сорокаминутный разговор закончился примирением:
— Я жду тебя, как на Дальнем Севере ждут появления солнца...
Накануне отъезда в доме старшей сестры Давида собрались ее старые друзья, интеллигентные люди — врачи, ученые, композиторы... Все они были наслышаны о Высоцком и с нетерпением ждали встречи с ним. Но Высоцкому там стало плохо, пришлось вызывать «скорую». После укола стало легче. Родственники Давида предложили устроить Высоцкого в элитарную спецбольницу закрытого типа, но он наотрез отказался.
Вернувшись в Москву, Высоцкий понял, что вырваться из депрессии самостоятельно не удастся. Пришлось вновь лечь в больницу. На этот раз лечение, продолжавшееся с перерывами до середины мая, оказало на него благотворное влияние и привело организм и душу в долгожданное равновесие. По дружбе врач Дмитрий Дмитриевич Федотов устроил ему палату в своем кабинете — в старом флигеле института, в полуподвале, с небольшим оконцем у самого потолка, в проеме которого то и дело мелькали ноги прохожих. Эта раскладушка в профессорском кабинете была привилегией — в общей палате стояло 18 коек.
Вспоминает врач Елена Давыдовна Садовникова, которая около десяти лет была надежным другом, добрым советчиком и горячим почитателем творчества Высоцкого: «Мы познакомились с Володей при довольно грустных обстоятельствах. Я заведовала отделением в Институте скорой помощи Склифосовского и по своему профилю консультировала всех, кто попадал в реанимацию. Володя находился в очень тяжелом состоянии: у него был тромбоз мелких вен предплечий, шалило сердце. Он то приходил в себя, то сознание его вновь сужалось. Ему нельзя было двигаться, резко подниматься. А он нервничал, торопился поскорее вырваться из больницы.
В то время мне был знаком только его голос — я услышала, как он поет, в 1966 году и была потрясена. Фотографий его тогда еще не было. И я, конечно же, не знала, кто этот пациент, к которому меня подвели. По профессиональной привычке спросила: знают ли родные, что он здесь. «Мама знает»,— услышала в ответ. «А жена?» — «Жена в Париже».
Я не поняла и решила, что это опять галлюцинации. Но тут меня буквально оттащил кто-то из сотрудников. «Да это же Владимир Высоцкий!» И тогда у меня в голове мгновенно пронеслось все, что я раньше мельком слышала: Высоцкий, Марина Влади. Даже песня какая-то есть.
Володя не сразу принял меня, был сдержан, холоден, удивлялся моему участию. Спрашивал у мамы: что это за дама, которая ежедневно приходит меня смотреть?
Нина Максимовна попросила меня поговорить с Мариной. Я прекрасно помнила ее по «Колдунье» и была поражена, что такая красивая знаменитая актриса и обаятельная женщина выбрала Высоцкого. Для меня это явилось своего рода знамением. Она позвонила из Парижа рано утром, и я услышала чудесный мелодичный голос, великолепную русскую речь, а в голосе — боль, страдание, любовь, тревога: "Елена Давыдовна, если нужно что-то из лекарств, я немедленно вышлю, а если вы считаете необходимым, я тут же вылетаю. Как Володя себя чувствует? "»
После выхода Высоцкого из больницы Елена Давыдовна на какое-то время стала другом и домашним врачом Высоцкого. Были случаи, когда он, поверив в необходимость лечения, приезжал регулярно, один или вместе с Мариной. Были и другие встречи, когда среди ночи раздавался телефонный звонок и тревожный голос Марины сообщал: «Володе плохо!» — доктор на перекладных спешила на помощь.
Высоцкий отвечал взаимностью «домашнему доктору»: «Моя чудодеюшка в белом халате, ты камни снимала с уставшей души. Гипноз твоих слов мне приказывал — хватит! Коль взялся за гуж, так пиши и пиши...»
Немалое значение для выздоровления имело и то, что в театре Любимов приступил к постановке «Гамлета». Высоцкий так стремился к этой роли, что готов был пойти на любые жертвы и воздержания.
Г.Климов: «Мне запомнился один из мартовских вечеров 1970 года — день рождения Ии Саввиной. Гостей было не много... Володя был в ударе и пел часа три, но не подряд, а с перерывами, с разговорами, то включая, то выключая свое высокое напряжение. Он был как-то особенно возбужден, и вскоре выяснилось почему: он придумал свою концепцию «Гамлета» и в конце вечера начал очень увлеченно и подробно ее рассказывать — это был моноспектакль. Рассказ был долгий, час поздний, стол стал разбиваться на фракции, а потом и редеть. Володя прощался, почти не прерывая рассказа, и продолжал свой монолог на той же высокой ноте озарения. Видно было, что этот будущий спектакль — главное его дело. На вопрос «когда?» он усмехнулся: "Придумать-то придумал, но теперь предстоит самое сложное — убедить Юрия Петровича, что придумал это сам Юрий Петрович. Только тогда он увлечется постановкой"».
Первое ощущение от выздоровления не приход бодрости и физического здоровья, а чувство раскаяния, вины перед друзьями, Любимовым, театром.
7 мая он с большим успехом дает часовой без перерыва концерт для слушателей и преподавателей Военно-инженерной академии им. Куйбышева.
10 мая у Марины день рождения. Но она отмечает его в Париже. А в Киеве в этот же день умирает бабушка — Дарья Алексеевна. Внук на похороны поехать не смог...
15 мая Высоцкий звонит по телефону Золотухину: «Валерик! Я тебя прошу, поговори, пожалуйста, с шефом... мне неудобно ему звонить... скажи ему, что я перешел в другую больницу, что мне обещают поправить мое здоровье и поставить окончательно на ноги. Я принимаю эффективное лечение, максимум пролежу недели две — две с половиной и приду играть... что я прошу у всех прощения, что я все понимаю... благодарю за «Гамлета»... поговори и с Дупаком... Ну, в общем, ты знаешь, что сказать...»
Только во время этого телефонного разговора Золотухин вспомнил, что за два месяца лечения Высоцкого он ни разу не побывал у него в больнице. У Золотухина же было свое оправдание равнодушного отношения к коллеге, попавшему в беду: «Я часто мучился, что моя неназойливость могла показаться ему невниманием или равнодушием».
Просьбу Высоцкого Золотухин выполнил:
— Юрий Петрович, я говорил с Володей. Ему неудобно вам звонить. Он просит его простить... очень хорошо лечится и в смысле язвы, и в смысле другого пункта. Просит поверить ему, что все грехи он замолит отчаянной работой...
— Ну, вот придет, посмотрим... Я скоро сбегу от вас, плюну и уйду. Честное слово, вы мой характер знаете... Нас закрывают, театр в отчаянном положении, а он устраивает загул... бросает, плюет на театр, куда-то летит, в Одессу, о чем он думает? Вы бы поговорили с ним по-мужски, с глазу на глаз, объяснили бы ему, чем чреваты его безобразия...
