Кушанья не ставили на стол, а носили прямо из кухни, с огня, горячее, в блюдах, обнося каждого гостя и начиная со старшого. Суворову же подносили не всякое блюдо, а только то, которое он всегда кушал.
За столом он любил, чтоб гости беспрестанно говорили; в случае же тишины вскрикивал: «да говорите братцы что-нибудь!»
По слабости желудка Суворов наблюдал величайшую умеренность в пище; камердинер его, Прохор Дубасов, называемый Прошкой, всегда стоял при столе, и не допускал его съесть лишнее, но отнимал у него тарелку, не убеждаясь никакими просьбами, потому что знал, что в случае нездоровья Суворова сам же будет в ответе и подвергнется строгому взысканию: зачем давал лишнее есть?
Если кто приглашал Суворова к обеду, то обыкновенно приглашал и повара его. Когда же не он готовил, то Суворов за столом ничего не ел и жаловался на нездоровье.
Перед обедом, идучи к столу, он читал громко молитву «Отче Наш». После стола всегда крестился три раза. Молился усердно утром и вечером по четверти часа и с земными поклонами.
Во все время Великаго поста всякой день в его комнатах отправлялась Божественная служба. Суворов при этом почти всегда служил дьячком, зная церковную службу лучше многих приходских дьячков. На первой неделе Великаго поста ел грибное кушанье. В прочия недели употреблял и рыбу. На страстной всегда говел, и тогда вовсю неделю довольствовался одним чаем и то без хлеба.
О Святой неделе, отслушав заутреню и раннюю обедню в церкви, становился в ряду с духовенством и христосовался со всеми, кто бы ни был в церкви. Во все это время камердинеры стояли сзади его, с лукошками крашеных яиц, и Суворов каждому подавал яйцо, а сам ни от кого не брал. Пасха и кулич во всю Святую неделю предлагались гостям его.
В Троицын день и в Семик Суворов всегда любил обедать в роще с гостями своими, под березками, украшенными разноцветными лентами, при пении песельников и при звуках музыки в разных местах рощи. После обеда начинал играть в хороводы, но только не с девицами, а с солдатами и с военным чинами.
Во время святок, в Херсоне, Суворов звал к себе на вечеринки, на которыя много собиралось и дам, забавлялся в фанты и в разныя игры, но преимущественнее любил игру: жив-жив курилка. Когда же приходил час сна, тихонько уходил от гостей в спальню, а бал продолжался без него, иногда до рассвета.
На маслянице он очень любил гречневые блины и катался с гор. На этой неделе в Херсоне и в других местах у него бывали балы, иногда – раза по три.
Именин и рождения своего никогда не праздновал, но всегда праздновал торжественные дни рождения и тезоименитства Императрицы и Ея Наследника, также Великаго Князя Александра Павловича. В сии дни он бывал в церкви во всех своих орденах и во всем блеске. После общаго молебна служил еще свой особенный молебен о здравии Царского дома с коленопреклонением; сзывал гостей на обед, а иногда и на бал.
После обеда Суворов опять умывался, выпивал стакан английскаго пива с натертой лимонной коркой и с сахаром и ложился спать часа на три, но когда случалось дело, отдых его сокращался. Ложился отдыхать, совершенно раздевшись.
Постелею ему служило сено, укладенное так высоко, как парадная кровать. Над сеном постилалась толстая парусинная простыня, на нее тонкая полотняная, в головах две его пуховыя подушки, которыя везде за ним возились. Третья полотняная простыня служила ему вместо одеяла. В холодное время он еще сверх того накрывался синим плащом.
Встав после обеда, одевался с такою же скоростью, как по утру.
Одежда его кроме белья состояла из нижняго канифаснаго платья с гульфиками. Садясь на стул он надевал наколенники и китень (белый канифасный камзол с рукавами). Это был его домашний, комнатный наряд. В заключение надевал на шею Александровский или Аннинский орден; но при выезде он всегда был в мундире, надевал все кресты, а в торжественные дни – все ленты и звезды.
Зимою ни в какую стужу он не носил на себе не только меховаго платья, но даже теплых фуфаек и перчаток, хотя бы целый день должен был стоять на морозе, в одном мундире. В самые жесточайшие морозы, под Очаковым, Суворов на разводах был в одном супервесте, с каской на голове, а в торжественные дни в мундире и в шляпе, но всегда без перчаток. Плаща и сертука не надевал в самый дождь.
Императрица Екатерина II пожаловала ему и при себе велела надеть в Таврическом дворце дорогую соболью шубу польскаго покроя, крытую разрезным зеленым бархатом, с золотыми петлицами напереди и с золотыми на снурках кистями, и просила его ездить в ней. Из повиновения к Царице Суворов несколько раз надевал шубу – при выходе из кареты, в которой возил ее.
Зимою, он любил, чтоб в комнатах его было так тепло, как в бане; большую часть дня он расхаживал по комнате без всякаго платья. Летние квартиры, в Херсоне, в Варшаве и где бы ни случалось, выбирал всегда с садом и всякой день пред обедом, а иногда и после обеда, бегал целый час кругом сада по дорожкам, без отдыха, в одном нижнем платье и в сапогах; а возвратясь в спальню, ложился в постелю.
Квартира его состояла по большой части из трех комнат. Первая комната была его спальня и вместе с тем кабинет. Вторая шла за столовую, гостиную, зал; третья назначалась для его прислужников.
От 12 часов до рассвета в спальне его всегда горели две восковыя свечи, лучшаго воска. В камердинерской комнате возле спальни горела одна сальная в тазу, во всю ночь.
В баню Суворов ходил раза три и четыре в год и выдерживал ужасный жар на полке: после чего на него выливали ведр десять холодной воды и всегда по два ведра вдруг.
При нем находилось не более четырех приближенных служителей. Старший из них, камердинер Прохор Дубасов, столько известен под именем Прошка, испытанный в усердии и верности. Во уважение заслуг его господину, он в день открытия памятника Суворову на Царицыном лугу Всемилостивейше пожалован был в классный чин с пенсиею по 1200 рублей в год и умер в 1823 году 80 лет. Подкамердинер сержант Сергеев, который вел сия записки, был при Суворове с 1784 г. и поступил из Козловскаго мушкатерскаго полка, а впоследствии находился при сыне героя, Аркадие Александровиче, до самой кончины его, постигшей сына в той же реке, которая доставила отцу славное имя Рымникскаго. Третий подкамердинер – сержант Илья Сидоров, четвертой – фельдшер. Все четверо они спали рядом возле спальни Суворова.
Суворов часто спал навзничь и от того подвергался приливу крови, кричал во сне, а в таком случае было его приказание тотчас будить его для предупреждения вредных последствий. Однажды спросил он Сергеева, пришедшаго будить его в полночь: «Кричал я?» – «Кричали, Ваше Сиятельство», – отвечал Сергеев. «Для чего ж ты не разбудил меня тогда?» – «Был еще десятый час», – сказал Сергеев. «Позови ко мне Тишченку». А Тишченко был малоросиянин, адъютант Суворова, человек неграмотный, употреблявшийся для расправы.
