И шеф пастухов протянул мне роман Жозефа д’Арбо под названием «Зверь с озера Ваккарес».
Мне хотелось показать моим спутникам городок Сент-Мари-де-ля-Мер, и после завтрака мы вчетвером, с Жюльеттой, уселись в машину и покатили из Арля к морю.
Городок в этом сезоне, когда кончился туризм, казался пустынным, он лежал на взморье в свете уходящего дня, словно вылущенный из своей шкурки миндальный орех, желтовато-белый, сверкающий глянцем.
Пустые улицы были звонки под шагами редких прохожих. Море тихо дремало в отливе, вересковые деревца, выстроившиеся вдоль улиц, слегка покачивали ветвями с гроздьями мелких фиолетовых цветочков.
Мы бродили по городку, казавшемуся сплющенным из-за громадного, неуклюжего каменного здания собора, возносящего к небу трехарочную неумолимую колокольню. Маленькие лавочки «сувениров» еще подмигивали нам освещенными заходящим солнцем витринами в чаянии заманить нас, неожиданных в этот час незнакомцев. Побродив по городку и отдав дань памяти Мирей, мы снова забрались в машину и решили проехать в один из самых удивительных уголков Прованса — в Эг-Морт. И тут спутники мои просто ахнули от зрелища: в закатном сказочном освещении могучие стены крепости, занимавшей всего два квадратных километра на пустынной равнине Камарги, излучали изнутри, сквозь готические арки, вечернее мерцание своей повседневной жизни.
Оставив машину у ворот крепости, мы вошли внутрь. Тут же на нас навалился с уличных лотков виноград такими громадными кистями крупных синих ягод, похожих больше на сливы, чем на виноград, что удержаться не было мочи, мы накупили этой роскоши и ходили с пакетами в руках по всему городку.
Эг-Морт от стены до стены просматривался в перспективах узеньких улиц, и был он шумный, веселый, стрекочущий на провансальском языке, напевающий старинные мелодии, звенящий щебетом школьников.
Из окон переговаривались через улицу хозяйки. Где-то на верхнем этаже дома в переулке, в сумеречном квадрате оконного проема, сидел на подоконнике юноша и неотрывно выводил на мандолине один и тот же заунывный восточный мотив. Мы шли как в сказочном государстве. На площади маячил на пьедестале мраморный Людовик Святой в короне карточного короля, опираясь на меч. Король, посылавший своих рыцарей убивать ни в чем не повинных людей именем кротчайшего Иисуса Христа…
Мы дошли до мэрии и вошли во дворик этого очаровательного здания из светло-серого камня. Здесь была тишина, и сиреневые стены и темные кипарисы перенесли нас будто на фреску Джотто, прекрасную в чистоте и гармонии линий и помыслов…
Мы стояли молча, созерцая эту красоту. Где-то в углу дворика трое маленьких школьников сосредоточенно складывали что-то из дощечек, а над нашими головами с визгом разрезали вечерние небеса провансальские стрижи.
В Арль мы вернулись поздно вечером, усталые и довольные.
На следующий день моим друзьям из посольства надо было выезжать в Париж. Нам с Жюльеттой не хотелось оставаться одним в Арле, и потому, пораньше позавтракав в отеле «Арлатен», распрощавшись с любезным хозяином, объявившим, к нашему вящему удовольствию, что за наше пребывание все уплачено муниципалитетом, мы вышли из «Арлатена» на узенькую улочку, в которой едва помещался наш «рено». Мы с Жюльеттой заняли места на заднем сиденье. Теперь я везла вместо манускрипта два гигантских словаря, составленных Мистралем.
Вылавировав по закоулкам Арля, мимо еще закрытых магазинчиков и каких-то учреждений, на главный бульвар Клемансо, проехав мимо уже шумного рынка, мы покатили по пустынному в этот час, сверкающему на солнце шоссе и вскоре мчались на большой скорости по автостраде. Опять Лион с дымными заводскими трубами, опять Дижон… И вот тут Жюльетта уговорила нас заехать к ней в имение, доставшееся ей после смерти мужа, который был внуком президента Карно, в 1894 году убитого анархистом Казерно в Лионе.
Имение это со старинным домом находилось как раз на нашем пути в Париж, в местечке Пуйи. Когда хозяева автострады проводили эту магистраль, они охватили около пяти гектаров земли, принадлежавшей внуку покойного президента, и теперь дорога в имение сворачивала непосредственно с автострады.
Дом Жюльетты стоял перед открытой лужайкой, с трех сторон окруженный старыми липами, могучими голубыми елями и пихтами. Это был, со всеми ему присущими традициями французского «палэ», двухэтажный каменный дом с высокими каменными трубами, узкими переплетчатыми окнами, балконами и широкой деревянной лестницей, ведущей на второй этаж, кругло и плавно изгибающейся внутри дома.
Большой кабинет с панелями темного дуба, с охотничьими регалиями в виде рогов и шкур зверей, убитых на охотах Жюльеттой и ее мужем, которого она всегда называла «капитаном». Оба они были страстными любителями охотничьего спорта. На стенах висели старинные гравюры и портреты покойного президента и его отца. Все оставалось здесь, как много лет тому назад, но все носило отпечаток старомодности, обветшалости и одиночества хозяйки.
Старинная столовая сама говорила о своей заброшенности только запахом не согретых хозяйским теплом спинок массивных дубовых стульев и кресел и тусклым стеклом буфетных створок. Здесь давно не обедали, а обедали в просторной, светлой кухне, и только спальни на втором этаже свидетельствовали о том, что в доме живут и любят его.
— Вот в этой комнате, — говорит мне Жюльетта, показывая на дом, — жил твой отец, Петр Петрович. Он гостил у нас с капитаном в 1926 году. Он рисовал из этого окна, только тогда вместо пустой лужайки здесь были раскинуты цветники с аллейками и скамейками. Деревья эти были молодыми, а мои дети, Франсуа и Поль, совсем маленькими, а теперь их дети ходят в школу… — Жюльетта с нежностью смотрит на меня черными блестящими глазами. Она каждый раз говорит о Петре Петровиче, захлебываясь восхищением…
Мы спускаемся по комфортабельно-плавной лестнице и выходим на террасу.
— Да, если этот дом привести в порядок, отремонтировать, обновить, то будет маленький дворец, — задумчиво говорит Юрий Васильевич.
— У меня, к сожалению, нет средств на это. Пенсия маленькая.
— А дети?
Жюльетта, улыбаясь, смотрит на Юрия Васильевича.
— Дети мои — чудаки. Дочь замужем, живет в Париже и занимается только своими двумя мальчишками. А сын Поль, который по образованию археолог, и очень талантливый, отказался от работы в Париже, ушел от общества, женился и занялся хозяйством. Он живет здесь же, в Пуйи, в маленьком доме для сторожей, с женой и двумя детьми. Он пашет, сеет, огородничает, виноградничает, разводит телят на убой. Словом, он — фермер. Терпеть не может Париж, буржуазное общество, городскую жизнь… Да вот он и сам идет знакомиться с вами…
