В этот момент появился еще один свидетель священной коронации, полковник Кашернинов:
— Я, между прочим, запомнил ваши слова о том, сколько весит наряд Императрицы, и практически не спускал с нее глаз. Представьте, Александра Федоровна за все эти часы ни разу не показала, что на ее плечах такая тяжесть. Выступала как лебедушка, с доброй улыбкой на устах! А ведь двадцать три килограмма в течение четырех часов — не шутка…
«Нелегко быть Императрицей в России, но первое испытание тонкая и хрупкая Аликс выдержала. В добрый путь», — подумал Константин.
Вечером Великий князь с женой повезли детей покататься. Целый час ездили по Москве. Выехали через Боровицкие ворота, потом по Волхонке и Ленивке проехали к Каменному мосту и по другой стороне реки по Москворецкому мосту, Красной площадью вернулись в Кремль через Никольские ворота. Москва сверкала тысячами огней, отовсюду неслась музыка военных оркестров. Играли главным образом «Боже, царя храни». На улицах и площадях — толпы народу. Ландо с трудом продвигалось вперед, зажатое с двух сторон. Какой-то человек обознался: «Ура, Сергей Александрович!» Толпа подхватила: «Ура!» Константин Константинович порадовался за Сергея и помахал человеку рукой. Но несколько раз кричали «ура» и в его честь. Иоанчик с Гаврилушкой сияли от восторга: «Папá, папа, они тебя узнали, они любят тебя!»
Вернувшись, усталый, но в приподнятом духе Константин Константинович уселся за дневник:
«… Шествие так растянулось, нас с иностранцами было так много, что, когда Императрица Мария Федоровна вступала в Собор, мы не дошли еще до Красного Крыльца. Издали доносились до нас крики „ура“, приветствовавшие ее появление на Красном Крыльце. Императрица восседала на своем троне несколько правее престола Царя и молодой Царицы. Крики на площади возвестили нам о шествии Их Величеств. Духовенство вышло встречать речами и „почтить их каждением фимиама и кроплением святой воды“. Скипетр нес гр. Делянов, державу — Набоков, большую корону — Милютин. И вот вошли Их Величества и совершили поклонение местным иконам. Государь был сосредоточен, лицо Его имело набожное, молитвенное выражение, во всем облике Его сказывалось величие. Молодая Царица — воплощение кротости и доброты. Императрица-мать казалась так же молода, как и 13 лет назад, в день своего коронования. Государь с супругой воссели на престол… Ему помогали надеть порфиру; при этом разорвалась Его большая бриллиантовая Андреевская цепь. Мне плохо было видно, как Он возложил на себя корону и взял скипетр и державу, а коленопреклоненную перед Ним Императрицу мне совсем не было видно, удалось только рассмотреть, как Он приподнял и поцеловал ее. Слов митрополита Палладия почти не было слышно. Точно так же я плохо слышал молитву, прочтенную Государем, стоящим на коленях. Только когда все опустились на колени, а Государь один стоял во весь рост, я мог на Него налюбоваться…»
Было около двенадцати, когда он закрыл тетрадь.
Еще в Петербурге Великий князь получил письмо от измайловца своей роты левофлангового Алексея Тимаева, человека грамотного и умного. Тимаев, ушедший в запас почти семь лет назад, стал старшиной Сызранского уезда Симбирской губернии и был приглашен на коронацию в Москву. Очень хотел встретиться и просил его разыскать. Это оказалось нелегким делом, но Константин Константинович, потратив на это добрых три часа, обнаружил его среди тысяч старшин на Красной площади. Тимаев преподнес ему в подарок дамасский клинок. В разговоре старшина восторгался Москвой, обрядом коронации, отношением Царской фамилии к старшинам. Но как бы между прочим заметил:
— Всё красиво и торжественно! Но какая тьма денег пошла на мероприятие! Пол-России можно было месяц кормить.
Великий князь вспомнил слова хозяйственного старшины, когда увидел, сколько однообразных подарков было преподнесено царю при поздравлениях. Дорогими блюдами с хлебом-солью в Андреевском зале было заставлено несколько столов! Потом подсчитали — 192! Из них только одно блюдо — от московского купечества — обращало на себя внимание своей художественной стороной. Исполнено оно было по рисунку Виктора Васнецова и изображало Георгия Победоносца, поражающего дракона.
Вечером 15 мая ему удалось продолжить в дневнике рассказ о коронации:
«Величие всего происходящего в Соборе производило подавляющее, неописуемое впечатление. Богослужение от начала коронации до конца литургии продолжалось 2 ч. 30 м., но время проходило незаметно. Всё соединилось тут, возвышая душу и преисполняя ее восторгом: и редкое по красоте и роскоши зрелище, и дивное пение, и трогающее до глубины сердца молитвословие. Лично я умилялся вдвое, видя Государя в нашем родном Преображенском мундире; наш красный, шитый золотом мундир был заметнее под порфирой. Глубоко потрясенный, я видел, как после причастия два архиерея взошли на площадку трона пригласить Государя шествовать к царским воротам и как совершался обряд миропомазания.
После этого, когда государь вошел в алтарь и сотворил перед престолом земной поклон, царские ворота затворились и наступило молчание, прерываемое редким пением: „Тело Христово примите“. Когда вновь растворились врата, было видно, как Государь умывал уста и руки. И вот всё кончилось. Мы ожидали появления Государя на помосте между Иваном Великим и Архангельским собором. Зайдя в Благовещенский собор, Он поднялся на Красное Крыльцо и с высоты его трижды поклонился народу…»
А вот еще одно впечатление от коронации. Оно принадлежит поручику барону Карлу Густаву Маннергейму, будущему маршалу и президенту Финляндии:
«… Всё выглядело неописуемо красиво и величественно. То же самое я могу сказать и о самой церемонии. Однако это была самая утомительная церемония из тех, в которых мне пришлось участвовать. Я был одним из четырех кавалергардских офицеров, которые вместе с самыми высокопоставленными лицами государства образовали шпалеры вдоль широкой лестницы, что вела от алтаря к трону на коронационном возвышении. Воздух от ладана был удушающим. С тяжелым палашом в одной руке и „голубем“ (кавалергардекая каска, украшенная двуглавым орлом, которого называли „голубем“. — Э. М., Э. Г.) в другой мы неподвижно стояли с девяти утра до половины второго дня. Наконец коронация завершилась, и процессия направилась в сторону царского дворца. В горностаевой мантии, с короной на голове, Его Величество шествовал под балдахином, который несли генерал-адъютанты Государя, а перед ним и следом попарно маршировали четыре кавалергардских офицера с обнаженными палашами…»
