Что тут началось... Даже слов не хватает, чтобы описать то волнение, которое поднялось в редакции еженедельника... Дора Самойловна облила своими слезами все кабинеты и коридоры... Наконец меня пригласил Юрий Тарасович Грибов, славный человек, я до сих пор с симпатией отношусь к нему, но он был человеком своего времени, то есть солдатом партии, его приучили повиноваться, исполнять, но никак не дерзать, предлагая что-то новое, свежее, интересное.
– Виктор Васильевич! – сухо начал разговор Юрий Тарасович. – Вы превысили свои полномочия, вы должны готовить материалы по своему отделу, заказывать, редактировать, но кадрами занимается редактор. Кто вам разрешил увольнять Дору Самойловну? За эти дни у меня побывали десятки сотрудников из всех отделов, все хлопочут за нее, она и сама у меня уже дважды побывала вся в слезах...
– Но как же я могу готовить материалы с такими сотрудниками, как Дора Самойловна, ее в районную газету и то нельзя допускать...
– Вполне возможно, но почему вы с этого начинаете... Подождите, осмотритесь... Может, она сама уйдет...
На том и расстались, а Дора Самойловна вновь угнездилась за своим столом, изредка заходила ко мне в кабинет, о чем-то советовалась, но я ей никаких поручений не давал, она как бы перестала существовать для меня. Тоже непроходимая глупость, но ничего с собой поделать не мог.
Проработал я месяца четыре, критические полосы в газете несколько оживились, появились некоторые материалы, в чем-то весьма существенном сходные с «молодогвардейскими», но многое просто снималось из текущего номера, подготовленного отделом. Стоило кому-то из редколлегии сказать, что это слишком острый материал, как главный редактор тут же его снимал... Это никому не могло понравиться... И месяца, повторяю, через четыре я затосковал, тем более наступил апрель, Олег Михайлов позвонил с вопросом, собираюсь ли я в Коктебель: с 24 апреля у нас с ним вошло в привычку отбывать в Коктебель на два срока для работы и отдыха, а тут словно прикован цепями к еженедельнику, работа в котором перестала меня удовлетворять, да и перед авторами стало неудобно, закажешь, а статья не идет... И я подал заявление на отпуск, мотивируя это тем, что я на два месяца приготовил материалов, что мне нужно сдавать книгу в издательство и пр. и пр. «Как, ты проработал четыре месяца вместо положенных одиннадцати и хочешь пойти в отпуск? Нет, не положено...» – «В таком случае я ухожу...» Отпуск дали, я уехал в Коктебель, нужно было форсировать работу над книгой «Алексей Толстой». А вернувшись, немного поработал, но вскоре понял, что атмосфера в еженедельнике не для меня, и подал заявление об отставке... И я укатил с Сергеем Николаевичем Семановым на Дальний Восток, к пограничникам и морякам. Ах, какие это были прекрасные дни, какие прекрасные генералы, офицеры и солдаты принимали нас...
Из следующего за этим письма понятнее будут причины моего ухода из «Литературной России».
«Юрию Бондареву и Игорю Котомкину (оргсекретарь. – В. П.)
Уважаемые Юрий Васильевич и Игорь Алексеевич!
Вот уж месяца три я слышу со стороны моих друзей упреки по поводу моего ухода из «Литературной России». Признаться, мне было тяжело выслушивать все это, и одно время я даже заколебался: а не остаться ли?
Но как вспомнил всю эту бессодержательную, пустую, никчемную беготню среди враждебно настроенных к России и всему русскому работников еженедельника, считающих этот орган всего лишь приложением «Литгазеты» и печатающих в нем только то, что явно не пройдет там, у старших своих братьев, как ласково называют «литроссияне» сотрудников «Литгазеты», как вспомнил постную физиономию своего главного редактора, до сих пор смутно представляющего разницу между Турковым и Туркиным, а уж о том, чтобы придать самостоятельность «Лит. России», говорить не приходится; как вспомнил наши понедельники, на которых может все «полететь» из номера, до этого продуманное, и слететь, несмотря на всю серьезность аргументации редактора отдела критики, просто потому, что у главного редактора нет своего мнения и он смутно представляет, о чем идет речь в той или иной статье; как вспомнил свои возражения против публикаций некоторых материалов, в том числе интервью с Баклановым, статьи Миндлина о сыне Антокольского, вспомнил все свои возражения против серятины, выдаваемой за уровень современной русской прозы, и понял, что я в «Лит. России» при таком редакторе и при таком составе редакции сделать ничего не смогу. Конечно, что-то удалось сделать, но какой ценой...
Я воспринял свое назначение как начало реорганизации «Лит. России», но уж слишком все это затянулось, читать это бывает просто стыдно. На место редактора отдела критики я бы порекомендовал Байгушева Александра Иннокентьевича, талантливого критика и хорошего надежного человека, у него есть время потерпеть.
Вам я написал это письмо просто потому, что очень дорожу вашим мнением, считаюсь с ним, а вас, Юрий Васильевич, еще люблю и как прозаика.
Август 1974 г. Виктор Петелин».
28 апреля 1974 года в Коктебеле я получил письмо Михаила Петровича Лобанова, мнением которого я очень дорожил, хотя с некоторыми его мыслями и не был согласен:
«Дорогие Виктор Васильевич и Олег Николаевич!
Сегодня утром в Москве солнечная погода, напоминает коктебельскую, и очень мне досадно, что я сейчас не с вами. Отъезд ваш (смысл его, последствия и т. д.) осмысливается в обществе на разных уровнях. Вчера встречаю в писательской лавке Палиевского, по дороге в метро говорим о вас. «Разбежалась к морю воландская банда», – говорит П. В. (Петр Васильевич. – В. П.) с лаской в глазах. Говорю: «антиволандская»? «Ну да, антиволандская!» Это любя о вас говорилось.
Вскоре после нашего разговора, В. В. (в день твоего отъезда), звонит мне Банников из «Лит. России.» (зам. главного. – В. П.), устроил что-то вроде допроса. Буду ли я писать о Леонове. Говорю, что я обещал Виктору Васильевичу и передам ему тотчас же, как он приедет 5 мая. Важное мое слово «обещал» вызвало многозначительное молчание в трубке. «Успеешь?» – «Я обещал». – «Ну, работай». Вспомнил я, как два года назад мы купались (в Гаграх) вместе с Банниковым. «Я уточкой», – говорил он, входя по колено в море, ухитрялся тут же нырнуть. И, отряхиваясь, возвращался на берег. И в «Лит. России» он уже более десятка лет все ныряет уточкой.
Статья Чалмаева «Насущные заботы прозы», видно, сильно выручила газету. И сам Виктор Андреевич того же мнения («а то нечего было бы говорить на пленуме» – я согласен с ним). Он рассудительно поддакивал (по телефону), что я говорил хорошего о его статье, вел меня по пути более радикальных похвал.
