Это исключительно трудная задача. Но положение страны, пережившей крушение мощнейшей в истории тоталитарной системы и гигантской империи, не предполагает легких решений и простых ответов. Впрочем, разве были они когда-нибудь в нашей истории вообще?
Один из них, так сказать, мой «подельник» – проходивший по одному со мной партийному делу Борис Манойлович Афанасьев, болгарский революционер и советский разведчик, изгнанный в 1948 году из разведки и потому оказавшийся в издательстве. Когда умер Сталин, его пригласили на прежнюю работу. Он вскоре, правда, вышел в отставку и еще много лет – вплоть до смерти – работал заместителем редактора журнала «Советская литература». В 1954 году он мне рассказал, что по своей короткой «второй» работе в КГБ достоверно знает: в начале 1953 года были получены предписания увеличить в связи с предстоящим «наплывом» заключенных «емкость» тюрем и лагерей и подготовить для перевозки заключенных дополнительное количество подвижного железно дорожного состава. По его же словам, разрешение бить и пытать подследственных, после 1937 года в течение многих лет остававшееся в основном «монополией» центра, было снова дано всем. Словом, в последние месяцы жизни Сталина карательный аппарат готовился к новой волне массовых репрессий.
Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 272.
Правда. 1964. 19 мая.
Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 88.
Он сам вскоре был безвинно арестован и казнен. Но я думаю, что, восстанавливая историческую правду, мы не можем не сказать правды, которая их не красит, и о людях, ставших невинными жертвами и мучениками.
Характерно, что в последние годы жизни Л.И. Брежнева (может быть, по инициативе того же М.А. Суслова) было официально запрещено направлять записки и иные материалы представителям руководства и работникам аппарата ЦК – все должно было направляться в адрес «ЦК КПСС», то есть в Общий отдел, который курировал К.У. Черненко. И уже там анонимные чиновники решали судьбу присланного материала – многое шло «в корзину», другое – в пару отделов ЦК, и лишь в отдельных случаях плод трудов ученых прорывался к руководству. Естественно, что это быстро ощутили научные коллективы, и у ученых был отобран даже и моральный стимул к работе, и, что хуже всего, – стимул не только писать записки, но и думать: зачем трудиться, если твои мысли никому не нужны?
Имеется в виду успешная поездка Н.С. Хрущева в США в 1959 году, породившая надежды (к сожалению, не сбывшиеся) на то, что удастся быстро покончить с холодной войной.
Time. 1969. 7 Febr. Р. 23.
Soviet Diplomacy and Negotiating Behavior: 1979–1988. New Tests For U. S. Diplomacy. GPO, 1988. P. 563–564.
Экземпляр рукописи, кстати, вскоре попал и к нам в консультантскую группу. Мы попытались помочь ее публикации, но, увы, безуспешно.
Среди советников нашей делегации родилась шутка: китайцы ждут из Пекина «новой порции цитат». Посмеиваясь над таким стилем работы, мы испытывали определенное чувство превосходства, рожденное недавно относительной (очень относительной) свободой мысли. Но мы были к китайским товарищам несправедливы, забывали, о чем кому-кому, а нам надо было помнить: в каких жестких, опасных условиях жили и работали тогда – при махровом культе личности, тоталитарной диктатуре – наши китайские коллеги. Почти все они вскоре – в годы «культурной революции» – оказались жертвами проработок, унижений и репрессий.
О причинах такой поспешности («Письмо» было опубликовано в разгар переговоров, дав китайской стороне повод 20 июля их прервать) можно только догадываться. Думаю, одной из них была горячность, импульсивность, нетерпимость Н.С. Хрущева, а другой – его и, наверное, ряда его коллег обеспокоенность, что китайское руководство делало все возможное для распространения своего письма в Советском Союзе, среди советских граждан, не говоря уж о других странах и партиях. Дело в том, что среди слабостей Хрущева был, по-моему, страх быть уличенным в отступлении от марксизма-ленинизма. Скорее всего, поэтому он поначалу решил вообще не публиковать в нашей печати китайское «Открытое письмо». Хотя официальная версия, естественно, другая – мы, мол, не публиковали «Открытое письмо» КПК, так как опасались, что это может испортить обстановку накануне встречи представителей обеих партий (но в разгар встречи все-таки опубликовали?).
Открытое письмо Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. М., 1963. С. 34–35.
Открытое письмо Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза. С. 18.
В качестве типичного примера приведу сентенцию, силком втиснутую кем-то из редакторов в раздел о борьбе с ядерной угрозой, такую чуждую логике, как будто списанную у оппонентов в шедшем тогда споре и наспех переведенную на русский: «Разумеется, является бесспорным, что, если империалистические безумцы все же развяжут войну, народы сметут и похоронят капитализм» (с. 21). И это после того, как очень доходчиво доказывали, что при таком повороте дел и хоронить других будет некому…
Огонек. 1989. № 28. С. 31.
Мне рассказывали, как Н.С. Хрущев в один прекрасный день предложил М.А. Суслову стать председателем президиума Верховного Совета СССР (в то время пост сугубо церемониальный). И тот пришел в полное смятение, говорил с членами политбюро, убеждая их, что не может взять на себя такую ответственность (ее, личной ответственности, он, видимо, больше всего и боялся).
Сталин физически уничтожал своих противников и соперников. Хрущев разделывался с ними политически – выдвигал против них какие-то обвинения, правильные или нет – другой вопрос, громил их на пленумах, в закрытых письмах ЦК, организовывал соответствующую проpaботочную кампанию и т. д. Именно так он разделался с В.М. Молотовым, Г.М. Маленковым и другими представителями этой группы, маршалом Г.К. Жуковым; единственным исключением был арестованный и расстрелянный Берия, но это – особый случай. А Брежнев действовал по-аппаратному. Он вытеснил из руководства многих людей, не говоря уж о A.И. Микояне, судьба которого как человека, очень близкого к Хрущеву, была предрешена самим октябрьским пленумом.
