Из-за потери времени, причиненной задержкой у норвежского берега и стоянкой в Мозе, мы на этот раз не могли высадиться на берег и продолжали наш путь к Югорскому Шару вдоль западных берегов Новой Земли при неизменно великолепной и тихой погоде. Море было совершенно свободно от льдов, и земля, кроме небольших оставшихся в долинах снежных полей, была обнажена. Кое-где под крутыми уступами берегов также видны были остатки зимних заносов, которые часто вследствие рефракции, вызванной сильным нагревом солнцем нижних слоев воздуха, блестели, оледенелые, и издали были похожи на большие круто обрывающиеся к морю ледники. Когда мы прошли дальше на юг, нам открылся благодаря ясной погоде отличный вид на остров Вайгач. При взгляде с моря западное побережье острова представляло собой гладкую зеленую равнину, но по мере приближения к Югорскому Шару на восточной стороне острова становились видны невысокие гряды холмов, вероятно, последние ответвления северных отрогов Урала, известных под названием Пай-хой.
У входа в Югорский Шар мы увидели пароход. После многих догадок мы узнали «Фразер». Я сначала очень обеспокоился и боялся, не случилось ли какое-нибудь несчастье, так как пароход взял курс, прямо противоположный условленному. Но вскоре капитан Нильсон прибыл на «Вегу» и сообщил, что вышел на поиски нас. «Экспресс» и «Фразер» с 20-го ждали нас в условленном пункте. Они вышли из Варде 13 июля и при переходе не встретили льдов, так же как и мы. «Вега» и «Фразер» пошли затем в Хабарово, где 30 июля вечером на 14-метровой глубине бросили якорь при глинистом грунте. «Лены» еще не было. Возникло опасение, что маленькому пароходу было не под силу справиться с волнением по ту сторону Нордкапа. Даже более крупная «Вега» брала воду, и волной, перекатившейся через борт, у нее разбило один из ящиков, принайтованных к палубе. Но опасения наши были неосновательны. «Лена» сделала честь своим строителям и заводу в Мотала и хорошо справилась с морским волнением. Причиной задержки была девиация компаса, вызванная малым горизонтальным напряжением магнетизма в этих северных широтах. Девиация оказалась больше, чем при выверке компаса в Гетеборге перед отъездом. 31-го «Лена» бросила якорь рядом с другими судами, и вся наша маленькая полярная эскадра собралась таким образом в условленном пункте.
Хабарово – маленькая деревушка, расположенная на материке на южном берегу Югорского Шара, к западу от устья небольшой, но временами очень богатой рыбой речки. Летом местечко населено ненцами,[82] пасущими свои оленьи стада на острове Вайгач и в окрестных тундрах, и несколькими русскими или обрусевшими финнами, которые приезжают сюда из Пустозерска для меновой торговли с ненцами или для совместной с ними охоты и рыбной ловли в море. Зимой ненцы гонят свои стада далее на юг, а купцы везут свои товары в Пустозерск, Мезень, Архангельск и другие места. Так, вероятно, продолжается уже сотни лет, но постоянные жилища были устроены здесь только в позднейшие времена. О них, например, в голландских путешествиях не упоминается.[83]
В настоящее время Хабарово состоит из двух частей: квартала знатных – из нескольких деревянных лачуг с плоскими торфяными крышами, и квартала бедных – из кучки грязных ненецких чумов. В том месте, где мы сошли на берег, стояло множество саней, нагруженных товарами, которые русские купцы здесь выменивают и осенью отправляют в Пустозерск. Товары состояли главным образом из ворвани и шкур песца, обыкновенной лисицы, белого медведя, волка, рыси, оленя и тюленя. У многих медвежьих шкур был очень густой белый зимний мех, но их портили тем, что отрезали головы и лапы. Некоторые из волчьих шкур, которые нам показывали, были также очень густы и красивы. Кроме того, купцы собрали значительный запас гусиных перьев, пуху и крыльев белой куропатки. Я так и не мог понять, для чего шел этот последний товар. Мне только сказали, что он будет отправлен морем в Архангельск. Быть может, он оттуда идет к нашим западноевропейским торговцам модным товаром и употребляется как украшение для шляп наших дам. Впрочем, крылья белых куропаток уже в 1611 году скупались в Пустозерске[84] – англичанами. Кроме того, я видел среди всех этих товаров моржовые клыки и ремни из моржовой кожи. Замечательно, что эти же товары упоминаются еще в повествованиях Отера.
Ненцы
Недостаточно зная русский язык, я просил г. Серебреникова собрать сведения об условиях жизни и домашнем быте в этой местности. Он сообщил мне следующее:
«Деревня состоит из нескольких хижин и чумов. В хижинах живут девять русских хозяев со своими работниками-самоедами. Русские не берут сюда ни жен, ни детей. В чумах самоеды живут со своими семьями. Русские приезжают сюда из села Пустозерска около конца мая. Во время пребывания в Хабарове они занимаются оленеводством, китобойным[85] промыслом и меновой торговлей с самоедами. Всю домашнюю утварь и все товары они везут с собой за 600–700 верст из дому на нартах, запряженных оленями. Часть оленей по прибытии в Хабарово гонят на лето по льду на Вайгач. В конце августа, когда наступают холода, оленей вплавь переправляют через Югорский Шар с Вайгача на материк. Около 1 октября старого стиля русские возвращаются со своими оленями в Пустозерск. Остров Вайгач считается у них особенно хорошим пастбищем для оленей; поэтому они оставляют часть оленей зимовать на острове под присмотром нескольких самоедских семей. Вайгач славится и тем, что там редко угоняют оленей, тогда как кражи животных самоедами на материке довольно часты. Лет тридцать уже, как сибирская язва стала тяжело поражать оленей. Один русский рассказывал, что у него теперь всего двести оленей, тогда как несколько лет назад у него была тысяча, и это подтверждали другие русские. Эта болезнь поражает даже людей. Так, за два или три дня до нашего приезда самоед с женой поели мяса больного оленя, в результате чего женщина умерла на следующий день, а мужчина лежал еще больной и, по мнению местных жителей, несомненно тоже должен был погибнуть. Среди самоедов есть богачи, например, «старший в племени» (старшина), владеющий тысячью оленей. Самоеды, так же как и русские, промышляют рыбу. Зимой часть их переходит в западную Сибирь за Урал, где „хлеба дешевые“, а часть уходит в Пустозерск.
Девять русских образуют компанию (артель) для китобойного промысла. Добыча компании обычно доходит в сезон до 24–32 тонн сала белухи, но в этом году промысла не было из-за несогласий между зверобоями. В русской артели существует правило: „равный труд, равные права“, а так как богатые никогда не хотят подчиняться первой части правила, то их заносчивость и жадность здесь, как и во всем мире, вызвали ссоры.
Как русские, так и самоеды не занимаются здесь хлебопашеством. Первые покупают муку в Ирбите. Цены на муку колеблются; в этом году пуд стоил в Пустозерске 1 руб. 10 коп. Соль доставляется теперь из Норвегии в Мезень, где стоит 50–60 коп. пуд. Самоеды почти все покупают у русских. Большой спрос существует на порох, свинец, дешевые ружья, ром, хлеб, сахар и посуду (чашки и др.). Самоедские женщины употребляют сукна различных цветов, в особенности красного. В обмен на такие товары можно получить рыбу, ворвань, оленьи шкуры, моржовые клыки и меха красной и бурой лисицы, песца, волка, белого медведя и рыси. Все самоеды окрещены в православную веру, но, несмотря на это, почитают и своих старых идолов. За тысячу верст ходят они к местам своих жертвоприношений. На Вайгаче имеется несколько мест, где находятся их идолы. Русские называют этих идолов „болванами“.[86]
У самоедов есть песни и сказки, в которых, между прочим, описываются и их паломничества.
У самоеда бывает одна или несколько жен, даже сестры могут быть женами одного и того же мужа. Свадьба совершается без всякой торжественности. Жены считаются равноправными с мужьями, которые так к женам и относятся. Это весьма редкое явление, так как русские, как и все другие христианские народы, смотрят на женщину как на подчиненную себе во многих отношениях».
Я посетил Хабарово впервые в начале августа 1875 г. Тогда справлялся русский праздник, и нам уже издали с моря было видно множество русских и ненцев, стоявших группами на берегу. Когда мы подошли ближе, оказалось, что они заняты различными играми, и хотя для них это несомненно был первый визит европейцев в их «городе», они заинтересовались не больше, чем если бы несколько незнакомых ненцев присоединились к их компании. Некоторые стояли в кругу и бросали по очереди небольшой кусок заостренного железа, причем искусство состояло в том, чтобы острый конец попал внутрь лежащего на земле кольца и воткнулся. Другие были заняты игрой, похожей на наши кегли, борьбой и т. д. Русские и ненцы играли друг с другом, не делая различия. Ненцы, низкорослые, невзрачные, с всклокоченными волосами, были в грязной меховой летней одежде; поверх иногда была надета яркая ситцевая рубашка. Русские (вероятно, отпрыски финского племени или потомки древних биармийцев), крупные, рослые, с длинными, лоснящимися от масла волосами, празднично причесанные с ремешком на лбу или в шапках на головах, были одеты в длинные стянутые в поясе ремнем пестрые кафтаны, так называемые «мекки». Несмотря на проявленное вначале искусственное равнодушие, считавшееся, по-видимому, хорошим тоном, нас приняли дружелюбно. Сначала нам предложили попытать счастья и показать ловкость в играх, причем к немалому удовольствию наших хозяев скоро оказалось, что мы в этой области не могли соперничать ни с русскими, ни с ненцами. После этого один из русских пригласил нас в свою избу, где угощал чаем, русскими пшеничными кренделями из пресного теста и водкой. Нам сделали маленькие подарки с деликатным намеком, чего хотели бы взамен. Насколько это было возможно, я с удовольствием пошел им навстречу. Вначале между нашими хозяевами, русскими и ненцами, царило полное согласие, но уже на следующий день произошел большой спор из-за того, что русские предложили одному из нас прокатиться на стоявших поблизости от русской избы нартах с оленьей упряжкой. Ненцы были очень обижены этим и объявили, насколько это можно было сделать знаками, что они сами с удовольствием возили бы нас, если бы мы пожелали, прерывали спор и тут же показывали свою ловкость, с изумительным искусством и быстротой проезжая между чумами.
