Ненецкие нарты
Ненецкие нарты приспособлены как для зимней езды по снегу, так и для летней – по мшистым тундрам и топким торфяникам. Поэтому они устроены совершенно иначе, чем кережи лопарей.
Ненецкие нарты похожи на высокие сани с сиденьем в виде короткого и низкого ящика. По удобству, наружному виду и теплу их нельзя сравнить с лопарскими. Мы тут имеем два совершенно различных типа саней. Кережа лопарей, по-видимому, с давних пор свойственна скандинавскому северу:[87] высокие же самоедские нарты, напротив, – северной России. Так, у Олая Магнуса (римское издание 1555 г., стр. 598) встречается изображение кереж такого же типа, как и современные; ненецкие же сани также встречаются в первых трудах об этих странах, (например, у Huyghen van Linschoten, Schip-vaert van by Noorden etc., Amsterdam, 1601). Они изображены на полях главной карты. Такими же высокими санями пользуются и на полуострове Канин, на Ямале и в западной Сибири. Сани же чукчей ниже и поэтому больше похожи на наши (шведские) санки или грузовые сани.
У чумов сновало множество небольших черных и белых длинношерстых собак с острыми мордами и ушами. Ими пользуются исключительно для того, чтобы оберегать на пастбищах оленьи стада, и они, по-видимому, той же породы, как и настоящие оленьи сторожевые собаки. В некоторых местах на побережье Белого моря пользуются собаками даже для упряжки, но по сведениям, полученным мною перед отъездом на Шпицберген в 1872 г., – тогда поднимался вопрос о применении собачьей упряжки в предполагаемом санном путешествии, – собаки эти другой, более сильной породы, чем лапландские и немецкие.
Когда «Вега» бросила якорь, я сошел на берег с намерением взять несколько высот солнца для определения хода хронометров. Дело в том, что во время путешествия 1875 г. мне представился случай определить положение этого места с точностью, с какой это можно было сделать при помощи обыкновенного отражательного круга и хронометра, причем мною были получены следующие результаты:
ЦЕРКОВЬ В ХАБАРОВЕ
широта 69° 38’ 50”
долгота 60° 19’ 49”
к вост. от Гринвича
Закончив наблюдения, я отправился возобновлять знакомство с моими старыми местными друзьями. Я попытался также приторговать у ненцев предметы их одежды и домашнего обихода, но так как у меня не было товаров для меновой торговли, а наличные деньги, по-видимому, у них не особенно ценятся, цены были очень высокие. Например, за красивую женскую малицу просили 20 руб., за шапку с медными подвесками – 10 руб., за пару оленьих сапог – 2 рубля, за медные украшения для шапок – по 2 рубля за штуку и т. д.
Зная, что ненцы при всех своих кочевках берут с собой идолов, я просил продать мне божков. Сначала отвечали уклончиво. Было ясно, что ненцам отчасти мешало пойти навстречу моему желанию суеверие, отчасти они стеснялись перед европейцами жалкого вида своих богов. Металлический блеск нескольких рублей, которые я наменял в Стокгольме, заставил наконец одну старушку откинуть всякие сомнения. Она пошла к нагруженным нартам, являвшимся, по-видимому, своего рода складом, и долго рылась, пока не нашла старый, негодный меховой сапог. Из него она вынула красивый меховой чулок, откуда, наконец, извлечены были на свет четыре идола. После бесконечных переговоров она продала мне идолов за довольно высокую цену. Идолы представляли собой просто миниатюрную малицу с поясом, меховую куклу в 13 сантиметров длиной с лицом из латуни, другую куклу с носом из согнутой латунной пластинки и завернутый в тряпки обвешенный медными бляхами камень, один бок которого образовал лицо той человеческой фигуры, на которую все это вместе взятое должно было походить.
Церковь в Хабарове
Когда торг богами был наконец закончен, хотя и не совсем к моему удовольствию, так как я считал, что приобрел слишком мало, нас, как и в 1875 г., один из русских пригласил к себе в избу пить чай. Изба эта состояла из сеней и одной комнаты, приблизительно в четыре метра в квадрате и всего в два с половиной метра в высоту. Один угол был занят большой печью; рядом с печью находилась очень низкая дверь, а напротив печи – маленькое окошечко; под ним стояло несколько сундуков, которые в случае нужды служили и чайным столом. Вдоль остальных двух стен находились прикрепленные к ним нары из досок, покрытые оленьими шкурами. Окошечко, по-видимому, было раньше закрыто стеклами, но большая часть из них была теперь разбита и заменена дощечками. Этому, конечно, не приходится удивляться, так как стекла являются здесь редким предметом роскоши.
Как только мы пришли в избу, начались приготовления к угощению чаем. Сахар, крендели, чайные чашки с блюдечками и бутылка водки были вынуты из обыкновенного русского сундука. Развели огонь, вскипятили воду и приготовили чай обычным способом, причем густой дым и черная копоть распространились в низкой комнате, которая тем временем набилась любопытными. Кроме этого маленького неудобства, пир прошел очень приятно в оживленной беседе, хотя хозяин и большинство гостей только с трудом могли понимать друг друга.
Отсюда мы отправились в ненецкие чумы, расположенные в стороне от русских изб. Здесь нас также приняли дружественно. Некоторые из обитателей чумов были теперь одеты более нарядно, а именно в одежду из оленьих шкур, схожую с лопарской. Праздничная одежда женщин особенно нарядна. Она состоит из довольно длинного платья из оленьего меха, такого тонкого, что от пояса оно спускается красивыми равномерными складками. На юбке две или три разноцветных «оборки» или бахромы из собачьей шкуры, между которыми нашиты полоски из сукна ярких цветов. Обувь состоит из высоких, красиво и со вкусом расшитых сапог из оленьего меха. Летом ходят с обнаженной головой. Черные косматые волосы женщин разделены тогда пробором на две косы, переплетенные ремешками, яркими лентами и бисером. Там, где волосы оканчиваются, косы искусственно удлинены ремешками, отягощенными бусами, пуговицами и всевозможными металлическими украшениями и почти достигают земли. Все это сделано так искусно, что вначале можно подумать, что у ненецких женщин волосы обладают необычайной способностью расти. Кроме того, множество других украшенных пуговками бисерных шнуров не без вкуса вплетены в волосы или прикреплены к проколотым ушам. Весь этот головной убор очень тяжел и в особенности отягощает голову зимой, когда ее защищают от холода плотной и очень теплой шапкой из оленьего меха, отороченной собачьим мехом, причем с задней части шапки свисают два ремня, унизанные тяжелыми латунными или медными бляхами.
Молодая женщина наряжается здесь, как и повсюду, насколько ей позволяют средства, но красивее в наших глазах она от этого не становится. По своей нечистоплотности она соперничает с мужчиной. Как и мужчина, она малоросла, у нее черные, жесткие, похожие на конские, волосы, желтый цвет лица, которое часто нельзя разглядеть из-за грязи, маленькие раскосые слезящиеся глаза с больными веками, плоский нос, широкие выдающиеся скулы, худощавые и маленькие руки и ноги.
Одежда мужчин, похожая на лопарскую, состоит из простой широкой и длинной малицы, стянутой поясом с медной оправой, богато разукрашенным пуговицами. К поясу подвешен нож. Сапоги из оленьего меха обычно шьются выше колен, а головной убор состоит из плотно надвинутой шапки, также из оленьего меха.
Жилище ненцев
Единственные виденные нами летние чумы – конической формы, с отверстием в вершине для выпуска дыма от очага, устроенного посреди пола. Места для спанья во многих чумах закрыты занавесками из яркого ситца. Такая ткань употребляется, если ее раздобыли, и как подкладка для одежды. Шкура сама по себе, вероятно, не представляет достаточно удобного для одежды материала, и одетый в мех дикарь выменивает себе у европейца после «огненной воды» и железных изделий прежде всего хлопчатобумажные ткани, холст и шерсть.
Из полярных народов, с которыми я познакомился, выше всех, без сомнения, стоят лопари; за ними идут эскимосы датской Гренландии. Оба эти народа грамотны, привыкли пользоваться продуктами земледелия, торговли и современной промышленности, как, например, бумажными и шерстяными тканями, инструментами из кованого или литого железа, огнестрельным оружием, кофе, сахаром, хлебом и т. д. Они до сих пор кочевники и охотники, но их уже нельзя назвать дикарями, и образованный европеец, проживший с ними некоторое время, проникается симпатией ко многим сторонам их образа жизни и к их душевным свойствам. Ниже по развитию стоят эскимосы северо-западной Америки, на первобытно грубую жизнь которых, по-видимому, имели очень благотворное влияние сношения с американскими китоловами;[88] я сужу по эскимосскому племени, обитающему вблизи порта Кларенс.[89] Они до сих пор язычники, но многие из них бывали в дальних путешествиях и вывезли с Сандвичевых островов не одни только кокосовые орехи и пальмовые циновки, но и некоторые навыки к домашнему порядку и даже изяществу, отличающие островитян южных морей. Далее идут чукчи, которые до сих пор еще мало соприкасались с европейцами; за последнее время они, по-видимому, лишились значительной части средств к существованию, в результате чего заметно сходит на нет сила и жизненность племени. Последними идут ненцы или, по крайней мере, те ненецкие племена, которые обитают в пограничных с кавказской расой областях. Очевидно, что влияние последней с ее порядками и организацией быта, с ее торговцами и прежде всего «огненной водой» было для туземцев гибельно.
