— Вы сгубили его, словно тигр-хаблан, набрасывающийся со скалы; словно львы, не могущие унять свою ярость; словно гигантский змей, глотающий живьем; словно сокол, нападающий на собственную тень; словно щуки, хватающие исподтишка; словно верблюд, кусающий сгиб задней ноги у своего верблюжонка; словно волки, нападающие в ненастные дни; словно дикие утки, пожирающие своих птенцов, когда бывают не в силах увести их с собой; словно шакалы, когда тревожат их логово; словно тигр, уносящий свою жертву; словно лютые звери, ослепленные злобой… Нет у вас друзей, кроме собственной тени! Нет у вас плети, кроме конского хвоста!.. Речь ведь о том, кто нам поможет отомстить тайчжиудам, раз вы не в силах сами с обидой покончить!..
«Так бранила великая вдова своих сыновей, произнося слова мудрости времен прошедших и изречения древних».
И все же, убивший своего брата, осмелившегося навязать ему свою волю, Темучжин, как ни был он молод, являлся главой своего рода.[17]
На Темучжина надевают колодку
Не красного словца ради «мамаша Оэлун» говорила сыновьям о тайчжиудской угрозе. Эта опасность висела над их головами постоянно, и ход событий не замедлил о ней напомнить.
Таргутай-Кирилтух, вождь тайчжиудов, тот самый, который, как мы помним, бросил на произвол судьбы Есугаевых детей и их мать, начал подумывать о том, что же с ними сталось. Вероятнее всего, он жалел, что не покончил с этим семейством, когда сыновья еще были маленькими.
— Поганый выводок, должно быть, уже встал на крыло. Тогда они были еще желторотыми… Сейчас уже большие…
В глубине души у него тоже таился страх. Возмужав, сыновья Есугая храброго и неукротимой вдовы неизбежно должны были взять с тайчжиудов кровавую плату за причиненные обиды. Следовало срочно — пока время позволяло — и одним махом покончить со всем «выводком». И вот Таргутай со своими воинами поскакал туда, где Оэлун и ее дети влачили свое жалкое существование.
Увидев тайчжиудов на пастбище, вдова и дети Есугая сразу же поняли, какая беда на них надвинулась. В страхе они бросились в чащу ближнего леса, ища укрытия в хижине, сооруженной из бревен и ветвей. Бельгутай устраивал засеку, Хасар, уже отменный лучник, с мастерством которого нам еще предстоит познакомиться, отстреливался от нападавших. Остальные братья спрятались в расщелине скал.
Перестреливаясь с Хасаром, тайчжиуды кричали ему:
— Нам нужен только Темучжин. Вас мы не тронем!
Они рассчитывали, что, схватив Темучжина, таким образом обезглавят клан. Понимая это, мать и братья заставили Темучжина сесть на лошадь и скрыться.
Тот поскакал к горе Тергун, поросшей густым лесом, состоявшим из зарослей кедра, лиственницы и сосны. Но тайчжиуды его заметили, и охота на человека началась. Темучжин забрался в самую чащу тайги, покрывавшей верх горы. Побоявшись забираться так далеко, враги окружили лес и стали ждать, когда голод и усталость принудят беглеца покинуть укрытие.
Темучжин продержался трое суток. На четвертый день он решил пробраться поближе к опушке, ведя коня под уздцы. Неожиданно седло съехало набок и едва не упало. Юноша осмотрел коня: нагрудник и подпруга были подтянуты достаточно туго. Не найдя разумного объяснения случившемуся, он решил, что то было предупреждение оберегавшего его род Великого Синего Неба о том, что далее идти нельзя. Темучжин вернулся в лес, где просидел еще три дня и три ночи. По истечении этого времени он снова попытался выйти на свободное пространство, но, когда приблизился к кустарнику, росшему на краю чащаря, белого цвета валун-кремень, величиной, как утверждает монгольский бард, с походную юрту, скатился с горы и перегородил ему путь. Теперь все сомнения исчезли: Вечное Небо запрещало ему покидать лес. Темучжин снова поднялся наверх и пробыл в лесу еще трое суток.
Увы, на девятый день силы юноши иссякли, ибо в продолжение всего этого времени он не съел ничего, разве что горсть диких ягод. «Ужели довести себя до бесславной смерти? — подумал Темучжин и решил рискнуть. — Выйду теперь!»
С этими словами он обогнул лежавший на тропе валун и, расчищая себе дорогу ножом, которым затачивал стрелы, сделал несколько шагов, но тут сидевшие в засаде тайчжиуды набросились на него и в мгновение ока связали…
Вероятно, от приказа казнить Темучжина удержал Таргутая-Кирилтуха остаток уважения к Есугаю-баатуру. Несомненно, в его сердце еще теплились воспоминания о жизни в общем племени при Есугае.[18] Позднее Таргутай также признавался, что отдать приказ о казни ему помешала некая необоримая сила, которую он почувствовал. Таргутай ограничился тем, что надел на Темучжина шейную колодку и поручил аилам, селениям кочевников, стеречь его по очереди.
Точно не известно, сколько времени будущий Покоритель Вселенной прожил пленником, коротая дни с колодкой на шее, переводимый из юрты в юрту, окруженный подозрением как наследник Есугая и возможный мститель за родной клан. Юношу, конечно, и не думали отпускать на волю, но вдруг ему представился случай бежать.
Дело было в начале лета. Тайчжиуды пировали по поводу очередного праздника на берегу Онона. На закате они разошлись по юртам, поручив сторожить Есугаева сына парню довольно хилого телосложения. Пленник взял это на заметку. Соотношение сил, как он понял, было в его пользу. Хитрый юный дикарь мгновенно составил план действий. Дождавшись, когда на берегу не осталось ни одного хмельного тайчжиуда, он набросился на сторожа, ударил слабосильного парня по голове своей шейной колодкой, и вот уже можно было бежать. Но куда? Он прилег было в ононской дубраве, но там его обязательно нашли бы. Темучжин прыгнул в реку, лег на спину и, погрузившись целиком в воду, оставил на поверхности одно лицо, а шейную колодку пустил плыть вниз по течению.
Между тем стражник, очнувшись, поднял тревогу. Сбежавшиеся тайчжиуды принялись искать беглого колодника в лесу и прибрежных зарослях. Ночь стояла лунная, и было светло как днем. Один из преследователей увидел Темучжина, недвижно лежавшего «между двух вод». На счастье, этот человек, по имени Сорган-Шира, принадлежал не к племени тайчжиудов, а к сулдусам, их «клиентам», и он не испытывал к сыну Есугая-баатура семейной ненависти Таргутая-Кирилтуха. Идя вдоль берега и заметив юное лицо, едва выступавшее над водой, он прошептал Темучжину:
— Вот это да! За то, видно, ты и не мил своим братьям, что так хитер, что
Во взгляде — огонь,
А лицо — что заря
Не робей! Так и лежи, а я не выдам! — и прошел дальше.
