со сведенными подагрой пальцами. Я бывал у них в доме, и мама меня очень любила. Так как ее сын был соантрепренером, она часто ходила в этот театр. Посмотрела она и «Сан-Суси». Пришла домой и спрашивает:
— Изик! Кто этот новый артист, такой смешной немец?
— Ты не узнала, мама? Это же Алеша!
— Какой Алеша?
— Алексеев.
— Ой, Изик, ты путаешь. Это же старый урод, а Алеша молодой, красивый. (Она уже плохо видела.)
— Так он же загримирован.
— Нет, ты что-то путаешь.
И на другой день старушка пошла проверить. На этот раз она, конечно, узнала меня, посидела еще несколько минут, встала и громко, на весь зал, сказала: «Это-таки Алеша!» — и ушла.
После этих спектаклей я поехал на месяц в Харьков, и оборвалась моя связь с Одессой, с этим городом веселой природы и веселых людей. Одесситы! Повышенная темпераментность, жизнь нараспашку, привычка не задумываться о том, что будет даже через час, готовность выручить друг друга, склонность к преувеличениям в разговоре и к показному в самых будничных действиях — все это сделало дореволюционных одесситов персонажами многочисленных анекдотов, которые, кстати говоря, они сами охотно распространяли. Так позвольте и мне, прощаясь с Одессой, нарисовать одним штрихом такого типичного одессита.
Был в Москве эстрадный администратор Михаил Анилак. Одессит, по-настоящему деловой человек, он в юности был организатором концертов Платона Цесевича, Александра Закушняка, Владимира Хенкина и многих других. С ними со всеми он был на «ты». Одессит!
Мы вместе начинали свою театральную жизнь в «Бибабо» как актеры, но очень скоро выяснилось, что актер из него не получится: он сильно заикался и смешно шепелявил. Но парнем он был смышленым, энергичным, оборотистым и как помощник администратора, а позже и первый администратор оказался на своем месте. И вот последнее впечатление о жизнестойкости одесситов у меня связано с Мишей Анилаком.
В прощальное утро перед отъездом пошел я прогуляться на бульвар. Проходя мимо самого модного, шикарного кафе Робина, я увидел Анилака. Безукоризненно одетый, он сидел за столиком на открытой веранде, перед ним стояла ваза с пирожными, сверкал большой никелированный кофейник, в котором бурлил кофе, под ним горела спиртовка.
Развалясь с видом рантье, вкушающего радости жизни, Анилак просматривал «Одесские новости» и маленькими глотками запивал миндальное пирожное.
— Миша, пойдем пройдемся, — предложил я.
— Н-н-н-не могу… Я н-н-на якоре, — ответил он.
«Что за нелепость? — подумал я. — В кафе на якоре?»
А дело было вот в чем: пирожное стоило пять копеек, чашечка кофе — пятнадцать, и официанту надо было дать пятак, а у него ни копейки! Но он пришел в кафе и, чтобы произвести на окружающих впечатление, не задумываясь, с величественным видом заказал:
— Дайте кофе и пирожных!
И смело сел… на якорь, ибо твердо знал, что в таком городе, как Одесса, такой человек, как Анилак, не пропадет! Кто-нибудь да выручит его, снимет с якоря!
Подвернулся я и очень охотно отбуксировал его. Стоит ли жалеть четвертак или даже больше за удовольствие снять с якоря товарища и к тому же услышать последние новости и анекдоты, не правда ли?
Был ли этот Миша уникумом? Нет, многие черты его легкого характера были присущи большинству одесситов. Но вот Октябрьская революция, а потом Великая Отечественная война счистили с одесситов эту шелуху, и под ней обнаружились драгоценные человеческие качества: самоотверженный патриотизм, и огромная любовь к своему городу, и гордость за этот чудесный город-герой… Впрочем, надо ли мне писать об Одессе? Это уже не раз сделано, и сделано прекрасно: Одесса дала очень много талантливых людей, и почти все они любовно писали о своем родном городе. Так что же нового скажу я, временный одессит?
Итак, я в Харькове. Впервые в жизни в чужом городе как гастролер: артист, режиссер и конферансье.
Екатеринославский театр миниатюр в Харькове (он помещался на Екатеринославской улице) принадлежал Ивану Романовичу Пельтцеру. Этот прекрасный артист хорошо известен советским зрителям по кинофильмам. Но его антрепренерская квалификация оказалась значительно ниже. Пельтцер был человек веселый, жизнерадостный, беспечный, то, что называлось «богема»; он любил после спектакля до рассвета просидеть в хорошей компании, поиграть в карты, вспомнить эпизоды из своей актерской жизни (подлинные, преувеличенные и просто выдуманные). А маленький театр, который был у него на руках, интересовал и заботил его меньше всего. И это отзывалось на качестве спектаклей и на количестве зрителей. Делать мне там было нечего. Тосковал и другой гастролер — Виктор Хенкин.
Виктор Яковлевич Хенкин — родной брат очень талантливого Владимира Яковлевича Хенкина… Впрочем, я мог бы с тем же правом написать: «Владимир, родной брат очень талантливого Виктора». Артистами они были совершенно разными.
Виктор Хенкин много лет выступал в драме как герой-любовник и простак. Но вот однажды в «Летучей мыши» он спел «Песенки кинто». Мягкость исполнения, чарующая белозубая восточная улыбка, хороший голос и остроумный текст — все это сразу сделало Виктора Хенкина любимцем московских театральных завсегдатаев.
Он стал искать новый репертуар и новые жанры; вскоре исполнил «Песенки шута», потом песни Беранже. Свои вечера он давал в характерных гримах и костюмах. В городе стали появляться афиши: «Виктор Хенкин», иногда — «В. Хенкин». И случалось, невнимательно прочитав афишу, публика шла на рассказы, а попадала на песни, и наоборот. Но, насколько я знаю, протестов не бывало ни в том, ни в другом случае!
Так как тосковали мы с Виктором оба, то сговорились и однажды ночью бежали… Бежали, не выполнив договоров.
Харьков был в то время запущенным городом, грязным, почти без водопровода и канализации. Иван Романович только что переехал в новый дом, в котором как последнее достижение культуры были и водопровод и канализация. Его дети, Таня восьми лет и Саша десяти, никак не могли вдоволь насладиться этим изобретением человеческого гения и каждые несколько минут бегали снова открывать краны на кухне или с шумом спускали воду в другом месте. Так что дома у Пельтцера было куда оживленнее, чем в театре!
Таня… Ныне народная артистка СССР, лауреат Государственной премии, талантливая и как-то по-особому обаятельная Татьяна Ивановна Пельтцер. Я играл с ней и ставил с ее участием пьесы в Московском театре миниатюр и в Театре музыкальной комедии, но и сейчас при каждой встрече дразню ее харьковским домом и его гидравлической техникой.
…Вот так, неудачными гастролями закончился провинциальный период моей работы в театре. А дальше? Да, у меня есть приглашение в Петроград, в «Литейный театр». Играть там буду все то же «Сан-Суси». А дальше? Нельзя же всю жизнь издеваться над жалкими артистами «дивертисмента» или, подобно Феде Джентльмену,
