Сегодня мы решительно пересмотрели роль Коммунистической партии в трагической и весьма противоречивой истории нашей страны. Невозможно, да и ни к чему отрицать ошибки, заблуждения и даже преступления, совершенные ее высшим руководством во главе со Сталиным и Политбюро ЦК. Но нельзя подходить к истории односторонне. В рядах ВКП(б) состояли в разное время десятки миллионов честных людей, свято веривших в коммунистическую идею и отдававших все свои силы, знания, опыт бескорыстному служению народу. В первую очередь это относится к рядовым коммунистам и руководителям низового звена — секретарям первичных партийных организаций и райкомов партии, особенно в российской провинции.
На этих людях лежала полнота ответственности за все, и хорошее и плохое, что происходило на территории их района. Лучшие из них — а Афанасий Федорович Суровцев принадлежал именно к таковым — внесли неоценимый вклад в мобилизацию народа на борьбу с фашистской агрессией. Миллионы честных коммунистов самоотверженно трудились в военном тылу, миллионы отдали свои жизни в боях за свободу и независимость Родины, другие миллионы потом восстанавливали порушенное войной народное хозяйство. Им незачем стыдиться своей былой принадлежности в те трудные годы к Коммунистической партии, они этим могут только гордиться, и мы не упрекать — до конца дней своих должны быть благодарны людям этого поколения уже за одно то, что живем сегодня на белом свете, строим новую, демократическую Россию, преодолевая новые трудности и заблуждения, порожденные уже нашей эпохой. И дай нам Бог так любить нашу обновляемую Родину, как любили ее они — наши отцы, деды, а для кого уже и прадеды. Так не будем же уподобляться Иванам Беспамятным, не помнящим родства своего и общего нашего прошлого.
Меж тем война все более жестоко давала о себе знать. 10 июля немецкие «Юнкерсы» и «Хейнкели» впервые бомбили город, у которого фактически не было никакой противовоздушной обороны. Появились первые убитые и раненые местные жители. Запылали первые жилые дома — в массе своей городские постройки были деревянными, как, впрочем, во всех районных центрах России. Частично или полностью вышли из строя заводская электростанция, трансформаторные подстанции, котельная.
Жизнь в городе после 22 июня враз и круто переменилась. Мужчины призывного возраста каждодневно сходились к военкомату. Бодрились, давали второпях последние наставления родным. Те тоже крепились, но, обнимая на прощание мужей, сыновей, братьев, плакали. Не было слышно, как в былые дни при призыве новобранцев, ни гармошек, ни балалаек. Уходили мужчины не действительную три года служить, а воевать, и никому не ведомо было, ни тем, кого призывали, ни тем, кто провожал, кому суждено вернуться обратно. Сегодня мы знаем — не поименно (этого не узнаем никогда), а по процентам, что из этих призывников Великой Отечественной дожило до Победы не более 3–5 процентов от общего числа.
Сразу появились очереди в магазинах. К тридцать девятому — сороковому годам жизнь в стране в материальном смысле заметно улучшилась. Появились и продукты, и промтовары. Люди стали покупать не только самое необходимое, но и дорогие вещи: круглые наручные часы Кировского завода в Москве, патефоны, велосипеды, радиоприемники «Си-34», в городе и округе появилось даже несколько собственных мотоциклов. Кому случалось бывать в Москве, привозили оттуда апельсины и невиданные ни в кои веки заморские фрукты — бананы.
И тут вдруг — снова очереди. Враз вспомнили людиновцы, каково было в Гражданскую, да и в начале тридцатых годов, когда снова вводили карточки. И валом повалил народ в магазины. Выбирали все подряд, в первую очередь колотый сахар, соль, спички, мыло, керосин, свечи, крупы, папиросы — даже самые дорогие «Казбек» и «Дели», которые раньше покупали только по праздникам и для форсу. Вмиг разлетелись мясные консервы, рыбные тоже, даже тюлька в томате. Разобрали и сало-шпик.
На предприятиях и учреждениях создавались отряды местной противовоздушной обороны. Все подвалы и погреба в городе спешно переоборудовали под бомбоубежища. Во дворах рыли с той же целью так называемые щели. По распоряжению властей в каждом доме полагалось завести бочку с водой, ящик с песком, железные клещи, лопаты и брезентовые рукавицы для тушения зажигательных бомб, ну и, конечно, противогазы на всех членов семьи.
Объявили набор на курсы сандружинниц — туда потянулись молодые женщины и девушки-старшеклассницы.
Объявили о создании Фонда обороны — и понесли туда людиновцы, как и жители других городов и сел, кто наличность, кто сохранившиеся от лучших времен обручальные кольца, серебряные ложки и портсигары, кто облигации государственных займов. Потом из Москвы пришло совсем странное и по сей день непонятное распоряжение: сдать на хранение до конца войны все радиоприемники и охотничье оружие. Видно, боялись московские власти немецкой радиопропаганды, а о том, что этот приказ лишал жителей оккупированных районов хоть и тайком, а все ж слушать голос Юрия Левитана, никто не подумал. Ну а относительно дробовиков — это уж совсем в голову не лезет, зачем потребовалось их изымать. Или кто-то напугался, что деревенские охотники начнут палить из них по отступающим красноармейцам? Однако ж сдали, пришлось, поскольку до войны и двухстволки, и радиоприемники подлежали обязательной регистрации.[10]
Радио и газеты приносили каждый день неутешительные вести. На всех фронтах шли тяжелые, кровопролитные бои. Красная Армия отступала. Сердце сжималось, когда в очередной сводке сообщалось, что сдан очередной город, называлось новое направление. И никого не веселили залихватские карикатуры Кукрыниксов на Гитлера, Геринга, Геббельса в окнах ТАСС.
Враг приближался к Людинову, но все же никто из жителей почти что не ждал, что он может прийти и сюда, на берега Ломпади. Но, как выяснилось очень даже скоро, нашлись в городе люди, которые со злорадством этого именно и ждали… Ждали прихода оккупантов.
Был среди них и скромный учитель физики и математики средней школы № 1 Александр Петрович Двоенко…
По счастью, Людиново бомбили не так уж часто, и это позволило организованно и успешно провести эвакуацию значительной части оборудования локомобильного завода, а также многих рабочих и служащих с семьями.
Демонтаж завода начали еще в августе. Рабочие зачастую не покидали цеха и на ночь. Пустые платформы и вагоны подавали по заводским путям прямо к цехам. Здесь демонтированные станки, машины и прочее оборудование грузили, крепили, затем вагоны перегоняли на главные пути, формировали эшелон, и тот через станции Киров и Фаянсовая уходил на Москву, а оттуда к месту передислокации — на Волгу, в город Сызрань. Этим же эшелоном в обыкновенных теплушках, по счастью, все ж не зима и в них в самом деле тепло, эвакуировались и заводчане.
