В то утро мы с Гарденбергом. были свидетелями душевной борьбы благородного человека и одного из высших германских офицеров; в этой душевной борьбе отразилась трагедия большой части германского офицерского корпуса.
* * *
Фельдмаршалу фон Клюге, новому главнокомандующему группы армий "Центр", я докладывал один-единственный раз. Он вполне соглашался с необходимостью "порядочного отношения к русским военнопленным". Казалось, что он, как солдат, принимай это близко к сердцу. Он резко критиковал также многие неправильные мероприятия германских оккупационных властей. Но его пугала мысль о создании Русской Освободительной Армии. Когда я упомянул в разговоре, что в свое время на полях моего меморандума об этом Браухич написал "Считаю решающим для исхода войны", он только коротко заметил:
- Об этом мы должны еще раз основательно поговорить.
Хотя Клюге соглашался с привлечением русских, как он сказал, в качестве помощников при второстепенных службах, но всю эту проблему он видел лишь с узкой точки зрения командиров частей. Глубокие проблемы, так занимавшие Бока, - вопрос мира, судьба русского народа и задачи Германии на русской территории, - его не интересовали.
Правда, этот разговор состоялся в первые дни января 1942 года, когда положение на фронте требовало полностью его внимания и всего его рабочего времени. Бок был прав. Германская армия не только понесла под Москвой самые крупные до тех пор потери в солдатах и офицерах, но по высшему командованию был нанесен роковой и непоправимый удар: 19 декабря 1941 года Адольф Гитлер, будучи уже верховным главнокомандующим всеми вооруженными силами Германии, взял на себя и верховное командование сухопутными силами, что создало совершенно парадоксальное положение{8}.
Известно, что на солдатском языке слухи неизвестного происхождения обычно называют грубоватым словом "Latrinenparole"{9}.
В нашем главном штабе, личный состав которого обычно знал больше, чем фронтовики, в политическом отношении жили отчасти такими слухами. В большинстве случаев они были противоречивы. Некоторые действовали угнетающе. Другие будили новые надежды.
Ниже я привожу некоторые из подобных слухов в том виде, как я их тогда записал. "Абвер, под начальством адмирала Канариса, ведет энергичную борьбу против издевательств над военнопленными и против политики Гиммлера и Розенберга в занятых областях".
"Многие армейские офицеры на свой страх и риск отпускают по домам русских военнопленных, семьи которых живут в занятых областях".
"Русских военнопленных перевозят в Германию как рабочую силу и держат их в скверных условиях".
"Розенберг хочет обратиться к верховному командованию германской армии с просьбой отдать приказ обращаться с военнопленными "по законам человечности"".
"В Восточном министерстве у нас есть союзники в лице д-ра Отто Бройтигама, д-ра Рудольфа фон Кнюпфера и некоторых других".
В нашем штабе действительно циркулировал материал Восточного министерства с выдержками из общих директив по управлению занятыми областями, в котором мы могли прочесть, что министр по делам Востока осуждает эксплуататорскую политику, так как "она приносит еще большую нужду, чем созданная большевизмом".
"Хороший знак!" - думали мы. "Русские школы, открытые армией после занятия населенных пунктов, немецкая гражданская администрация закрывает. Обоснование: "Русскому народу образование не нужно"".
"По мнению крупных нацистов, в занятых областях России медицинское обслуживание местного населения излишне".
"В Берлине отдел Министерства пропаганды, занимающийся листовками, плакатами и радиопропагандой для восточных народов, трубит на весь мир об "освободительных идеях", в действительности попираемых в России ногами. По мнению этого отдела, большевизм и еврейство идентичны".
"Правительственных уполномоченных в оккупированных областях - так называемых "областных и прочих комиссаров" - уже спустя несколько месяцев население ненавидит больше, чем своих красных комиссаров".
"Хотя США заключили военный союз с Лондоном и Москвой, правительство Вашингтона недвусмысленно заявило, что для него "коммунизм так же неприемлем, как и национал-социализм"".
"Первоочередная цель германской хозяйственной политики - обеспечить поставки сырья для Германии. Сырье из восточных областей должно доставляться в Германию, которая потом будет давать туда промышленные изделия для населения "жизненный уровень которого следует держать на возможно более низком уровне"".
"Последний германский посол в Москве, граф фон дер Шуленбург, предложил создать русское и другие национальные правительства в занятых областях. Эти правительства должны рассматриваться как союзные".
"Рейхсмаршал Геринг, как "государственный уполномоченный по четырехлетнему плану", намерен настаивать на радикальном изменении политики по отношению к населению восточных областей".
Баланс первого полугодия
В Смоленске в начале 1942 года мы часто обсуждали в кругу земляков "полугодовой баланс" и виды на будущее. Говоря о "земляках", я имею в виду балтийских и русских немцев, которых глубоко волновала политическая судьба русских и украинцев, балтийцев и других народов Советского Союза. Были, конечно, и среди балтийских немцев сторонники теории "о превосходстве нордической германской расы". Розенберг был одним из возглавителей такой группы.
Когда я вспоминаю эти беседы в Смоленске, я вновь и вновь думаю о зондерфюрере{10} в унтер-офицерском чине Андрике фон Сиверсе. Он напоминал тогда нам слова Наполеона, что выступая против мощной державы, можно выиграть битву, но не войну.
Наполеон был прав, Сиверс был прав, правы были и все, кто думал так же.
Сиверс постоянно предостерегал от недооценки русского солдата. Русский никогда не бывал наемником, но всегда был хорошим солдатом, нетребовательным и выносливым, особенно если он защищал русскую землю.
Дядя Андрика, генерал фон Сиверс, в первую мировую войну командовал одной из русских армий. Уже по этой причине мнение Андрика не имело веса у нацистов. Нередко военнослужащих подобного ему происхождения рассматривали даже как носителей "русской заразы" и, уж конечно, считали их суждения "недостаточно объективными".
Мы были одного мнения, что советская система, под диктатурой Сталина, в решительный момент обнаружила свою непрочность. Мы были свидетелями ее распада. Мы видели, что достаточно было внешнего толчка, чтобы разрушить структуру властвования, основанного на терроре. Летаргия советских граждан кончалась, когда обрывалась связь с начальством.
По окончании гражданской войны было еще много восстаний против советской власти. Все они были задушены. Теперь представлялась возможность, наконец обещавшая успех.
