Встревоженный Цезарь понял, что пришло время появиться перед народом. С безопасного расстояния — скорее всего, с балкона или из окна дворца — он пообещал толпе «выполнить все ее требования». Вот когда пригодились навыки оратора. Клеопатра наверняка подсказала римлянину, как лучше воздействовать на александрийцев, но ему не требовались советники, чтобы произнести пламенную речь, подкрепляя верно найденные слова уместными жестами. Цезарь был признанным гением риторики, замечательным оратором, мастером слова, «умевшим зажечь огонь в сердцах слушателей и повести их за собой». Когда начались переговоры, он сумел скрыть свои истинные чувства и заверил Птолемея, что явился в Египет «с миссией дружбы и мира». Цезарь добился своего: египтянин согласился заключить перемирие. Со стороны Птолемея это была небольшая уступка, ведь он знал, что его советники ни за что не прекратят борьбу. Пока шли переговоры, к Александрии подтягивались войска.
Цезарь устроил пышную церемонию, на которой присутствовали и брат, и сестра. Своим звучным, гортанным голосом он огласил последнюю волю Авлета. Отец Клеопатры и Птолемея желал, чтобы его сын и дочь правили вдвоем, на равных, под защитой и покровительством Рима. Так что оба получали престол из рук Цезаря. В том, что последовало за этим, чувствуется рука Клеопатры. Чтобы продемонстрировать добрую волю (или, как полагает Дион, чтобы успокоить раздраженную толпу), Цезарь передал остров Кипр брату и сестре царицы, семнадцатилетней Арсиное и двадцатилетнему Птолемею Четырнадцатому. То был весьма многозначительный жест. Жемчужина владений Птолемеев, Кипр был расположен напротив египетского побережья. Он снабжал столицу древесиной и обеспечивал монополию Египта на добычу меди. Для Птолемеев владение островом было делом принципа. Десять лет назад Рим обложил Кипр непомерными податями. Его правитель, дядя Клеопатры, предпочел выпить яд. Римляне забрали все его имущество и, как трофей, пронесли по улицам города. Старший брат умершего, отец Клеопатры, молча стерпел оскорбление, за что был изгнан собственным народом. В ту пору царевне было одиннадцать лет. Она не забыла унижения и страха тех дней.
Цезарь успокоил народ, но упустил из виду козни Потина. Бывший наставник, не теряя времени, разжигал недовольство в войске. Он убеждал людей Ахилла, что римлянин обманщик. Неужели не ясно, что за всем этим стоит Клеопатра? Потин хорошо знал свою ученицу и боялся ее не меньше, чем искушенного в интригах и войне Цезаря. Учитель риторики уверял солдат, что чужеземец поделил царство между братом и сестрой лишь для того, чтобы усмирить мятежников, а сам отдаст корону Клеопатре, как только представится случай. Птолемей робок, а царица полна решимости. Что если коварная ведьма уже успела опутать брата своими чарами? Против царственной четы народ не пойдет, даже если ей покровительствуют проклятые римляне. Еще немного, и все будет потеряно, настаивал Потин. Евнух разработал план спасения и предложил его сообщникам. На пиру в честь примирения брадобрей Цезаря — недаром в Египте цирюльники заодно были гонцами — сделал ошеломляющее открытие. Этот «смышленый и наблюдательный малый» — и любопытный, добавим от себя — подслушал, что Потин и Ахилл собираются отравить Цезаря. А потом покончить и с Клеопатрой. Цезарь нисколько не удивился: в последнее время он урывками спал днем, чтобы заговорщики не застигли его врасплох. Клеопатра тоже потеряла сон, несмотря на надежную охрану.
Цезарь приказал своему человеку убить евнуха, что и было сделано. Тем временем Ахилл никак не желал прекратить, по чересчур мягкому определению Плутарха, «безрассудную и постыдную войну». У Цезаря было четыре тысячи воинов, слишком измотанных, чтобы сойти за непобедимое войско. Наступавшая на Александрию армия Ахилла превосходила его численностью в пять раз. Несмотря на предупреждения Клеопатры, римлянин недооценивал вероломство Птолемеев. Он отправил к молодому царю двух посланцев с предложением мира. Оба верно служили еще отцу Клеопатры, оба были уважаемыми и опытными царедворцами; Цезарь наверняка встречался с ними в Риме. Ахилл недаром слыл человеком огромного самообладания. Он убил гонцов до того, как они успели передать послание.
Подойдя к столице, Ахилл попытался атаковать лагерь Цезаря. Под покровом ночи римляне поспешно окружали дворец рвом и стеной высотой в десять футов. Цезарь опасался осады и не хотел участвовать в навязанном сражении. Он знал, что его противник набрал рекрутов по всей стране. Жители Александрии создавали склады боеприпасов; богачи снаряжали отряды из крепких рабов, способных держать оружие. Стычки случались каждый день. Больше всего полководца беспокоила вода, которая была на исходе, и еда, которой не было совсем. Потин позаботился о том, чтобы дворцовые кладовые заполнили прогорклым зерном. Как полагается, талантливый военачальник был толковым логистом; Цезарь изо всех сил старался сохранить проход к озеру и порту Мареотис, лежавшему к югу от столицы. В озере была кристально чистая вода, а проведенные из него каналы соединяли город с центральными районами Египта; как порт Мареотис был не менее важен, чем обе александрийские гавани. Не следовало оставлять без внимания и фронт психологической борьбы. Прекрасно понимая, «сколь сильно почитают египтяне царскую власть», римлянин пытался умаслить юного правителя. Цезарь не уставал повторять, что воюет не против Птолемея, а против его преступных советников. Однако его почти никто не слушал.
Пока легионеры строили укрепления и пытались наладить подвоз продовольствия, очаг нового мятежа вспыхнул прямо во дворце, благо отношения между царственными братьями и сестрами давно были накалены до предела. У Арсинои тоже был учитель-евнух. Он-то и организовал ее побег. Клеопатра то ли проявила непростительную беспечность (хотя это маловероятно), то ли была слишком озабочена отношениями с младшим из братьев и собственным спасением, чтобы обращать внимание на остальных; впрочем, не исключено, что у царицы были свои далеко идущие планы. Вряд ли она недооценивала семнадцатилетнюю сестрицу. Арсиноя пылала в костре собственного тщеславия; она была не из тех скромниц, кто тихонько отсиживается в уголке. В победу сестры царевна не верила, но до поры до времени ловко скрывала свои мысли.[13] За стенами дворца Арсиноя отбросила излишнюю скромность. Она тоже была отпрыском Птолемеев и, в отличие от сестры, не путалась с чужеземцем. Для жителей Александрии этого оказалось достаточно. Они немедленно приняли сторону Арсинои и — каждой сестренке своя очередь — провозгласили ее царицей. Новоиспеченная правительница присоединилась к Ахиллу и возглавила войско. Когда весть об измене дошла до покоев Клеопатры, та лишний раз убедилась, что лучше довериться римлянину, чем собственным родственникам. В сорок восьмом году до нашей эры никто не обольщался насчет кровных уз. «Один верный друг, — напоминает нам Еврипид, — стоит десяти тысяч родичей».
